Режиссер Деклан Доннеллан рассказал «Газете.Ru» о своем дебютном фильме «Милый друг», вышедшем в прокат, а также о своей работе с Робертом Паттинсоном, Умой Турман и Кристиной Ричи

Экранизация книги Ги де Мопассана стала дебютом в кино для британского театрального режиссера Деклана Доннеллана. Англичанин много работал в России и хорошо известен в нашей стране — во многом благодаря своим постановкам по Шекспиру, Пушкину и Чехову, для которых сформировал постоянную команду актеров с почтенными Евгением Мироновым и Игорем Ясуловичем и молодыми Алексеем Кузичевым с Ириной Гриневой. У себя на родине он вместе со своим постоянным соавтором Ником Ормеродом ставил Островского и Чехова, выпустил на русском книгу «Актер и мишень» по теории актерского мастерства. Режиссер рассказал «Газете.Ru» о политическом и социокультурном подтексте романа Мопассана, власти над женщинами и народами и о том, почему целая команда голливудских звезд захотела сменить амплуа

— Вы весьма успешный на протяжении многих лет театральный режиссер и решили снять кино — зачем?

— Просто уже давно хотел снять фильм, и вот, наконец, представилась возможность. Я же очень люблю кино, постоянно его смотрю, но было очень сложно найти время из-за занятости в театре. В последнее время, например, работаю с русскими актерами — они же непрерывно играют в моих постановках, а я не люблю терять связь с исполнителями, постоянно работаю над спектаклями. Нужен был перерыв, в который удалось бы втиснуть съемки, подготовку к ним. И было уже несколько картин, к работе над которыми я был близок, но обстоятельства до последнего момента складывались не в пользу кино. Но долгие годы мы работали над сценарием и потом предлагали его артистам.

— Чем обусловлен выбор для кинодебюта романа Ги де Мопассана?

— Это мой любимый роман. Мне кажется, Мопассан рассказал прекрасную историю, актуальную и в наши дни, очень современную. И совершенно, кстати, не сентиментальную. Я считаю важным обращать время от времени внимание на вещи, далекие от сентиментальности, в том числе в кино. «Милый друг» — роман о циничном мире. И важно, что Мопассан пишет о цинизме, но сам циником не является. Если бы он сам был циником, написал бы гораздо более сладкую историю и продал бы больше экземпляров романа.

— Что, по вашему, делает роман интересным сегодня?

— То, что это книга о наступлении новых времен. Страна потерпела сокрушительное поражение во франко-прусской войне. Французы избавились от императора (Наполеона III. — «Газеты.Ru») и на обломках империи создали новую республику. Она неожиданно оказалась весьма богатой, случился финансовый бум, многие люди быстро обогащались — в том числе в результате колониальных войн в Африке. Старая аристократия сгинула вместе со старым порядком, появился новый мир, и этот новый мир в каком-то смысле был очень похож на наш. Старые силы пали, и власть захватывали новые миллионеры. Плюс медиа оказались чем-то совершенно отличным от того, что было раньше. Это был период, когда газеты становились крайне влиятельными, журналисты работали в тесном контакте с политиками и влияли на их действия. Таким образом, внезапно возникла новая сила, определяющая политику. Подытоживая, можно описать это время так: новый капитал плюс новые медиа. Политический фон романа выглядит крайне знакомо: правительство планирует вторжение в арабскую страну с целью получить контроль над ее минеральными ресурсами, но делает вид, что хочет чего-то другого...

— Злободневное кино получается?

— В фильме это все именно что фон, потому что история снята с точки зрения главного героя (Жоржа Дюруа, роль которого играет Роберт Паттинсон. — «Газета.Ru»), а главный герой не очень-то интересуется политикой. Его заботит только он сам, то, что он может заполучить. Но, чтобы понять реальность, в которую оказывается погружен герой, стоит представлять себе этот фон.

— Сам герой, кажется, не особо понимает, в какую историю попал?

— В случае с Жоржем Дюруа самое ужасное — то, как далеко может зайти человек без воображения. У него нет таланта, нет воображения, но у него есть две вещи. Первая — его внешность: он хорошо выглядит, он нравится женщинам. Вторая — его сильное желание жить. И это единственная хорошая черта Жоржа. Мне кажется, что желание жить — оно... правильное. Но то, как он его реализует, как движется вперед, лично меня шокирует. У него нет никаких грандиозных злодейских планов — он совсем не про это. Но, что интересно, мир сам наделяет его властью, потому что мир развращен. И, поскольку мир развращен, он оказывается крайне уязвим для такого человека.

— Будучи довольно простым парнем, Жорж, тем не менее, неплохо пользуется своей властью?

— Он по ходу фильма очень медленно учится использовать дарованную ему власть. Он не сразу осознает, какие возможности ему доступны. Свалившаяся на него политическая власть устроена сложнее, чем его власть над женщинами, и не так ему интересна.

— Не было соблазна перенести действие романа в наши дни, как это было сделано в недавней экранизации шекспировского «Кориолана» Рэйфа Файнса?

— Можно было, но это не всегда хорошее решение. Например, спектакль «Борис Годунов» с Евгением Мироновым мы как раз перенесли в современность, я таким приемом часто пользуюсь. Но порой интереснее отправиться в прошлое, чтобы оттуда посмотреть на сегодняшний день. Из прошлого лучше понимаешь, что мало что изменилось с тех пор. И то, насколько мало человеческая природа может не меняться с течением времени, может ужасать. Одни и те же пугающие события повторяются раз за разом во все эпохи. На вершине развращенного мира оказываются развращенные люди — такая вот мстительная механика реальности. Если мир полон лжи, полон мошенничества и непорядочности, манипуляций, он оказывается уязвим для отдельных персонажей или групп лиц, в чьих руках сосредотачивается власть.

— Сложно было собрать такой актерский состав?

— На самом деле это оказалось достаточно просто. Многие актеры были знакомы с моими театральными постановками, а некоторые работали у меня на сцене. Роберт даже прочитал мою книгу «Актер и мишень», которая первоначально была написана на русском. Потом он прочитал сценарий и загорелся этой ролью и идеей поработать со мной. Он сам настоял на целом месяце репетиций перед съемками, что для Голливуда довольно нетипично. Так что с актерами все сложилось очень хорошо — все были полны энтузиазма.

— Совсем молодая Ума Турман в 1988 году играла у Стивена Фрирза в «Опасных связях». Ее участие в вашем «Милом друге», у которого много общего с адаптацией романа Шодерло де Локло, — это намеренная отсылка?

— Ну вы вспомнили, это ж когда было! Ума там совсем другая была, хотя, конечно, отлично играла. Тут как раз важный момент: все актеры хотели сыграть что-то новое, что-то, чего им не доводилось играть. Роберт определенно играет роль, какую не играл раньше, Ума тоже. То же касается и Кристины Риччи, и Кристин Скотт-Томас. Для них всех, известных, популярных артистов, это был определенного рода вызов — измениться. Они все этого хотели и стремились к этому.

— Снять костюмную драму сложнее, чем поставить аналогичную на сцене в театре?

— Нет, вовсе нет. Я раньше не снимал кино, и мне самому было интересно, насколько это опыт отличен от театрального. Поначалу смотришь кино и думаешь, что это совершенно другое дело. Но на самом деле это не так. По крайней мере, в моем случае. Для меня главное в театре — это сделать так, чтобы действие было живым. И в кино главное — сделать снятое живым. Конечно, техника очень и очень разная, но базис у кино и театра общий.

— А можно подробнее про базис?

— Это достижение живых реакций актеров и их контакта друг с другом и с материалом. В кино трюк и заключается в том, чтобы поддерживать живость актера, сохраняя его «включенность». Таким образом актер всегда должен откликаться на то, что в упомянутой книге я называю «целью», «мишенью»: не выпадая из сконструированной ситуации и оставаясь в ней живым. Существует множество техник работы с актером, позволяющих добиваться этого результата. Кстати, вот что я выяснил про кино: выстроить мизансцену во время репетиций невозможно. Я пробовал, но это невозможно. Потому что ты репетируешь сцену, а потом видишь съемочную площадку, декорации — и все меняется. Зато репетиции помогают актеру вжиться в роль, подготовиться к ней.

— Спектакль можно менять на ходу, даже когда премьера уже состоялась, с фильмом другая история: у вас не возникло ощущение, что что-то следовало сделать иначе, когда вы посмотрели финальную версию?

— (Переходит на русский...) Конечно! Да! (...и обратно на английский) В театре я свожу актеров с ума постоянными изменениями в ходе репетиций и потом, когда спектакль уже идет на сцене. В кино я так поступить не могу, но я же могу перемонтировать материал. Когда я работал над кино, у меня не было готового видения того, как все должно выглядеть, как все будет устроено, — я предпочитаю отталкиваться от того, что было наработано во время репетиций и развивать первоначальную идею на съемочной площадке. Для начала мы с постоянным театральным соавтором Ником Ормеродом, который стал моим сорежиссером и в кино, сделали полную раскадровку сценария — со всеми движениями актеров, камеры. Но, как только мы приступили к съемкам, стало понятно, что чем больше свободы мы себе предоставим, тем больше интересных решений появится на площадке и в фильме. Так что мы проделали большую подготовительную работу, нарисовали каждый кадр, расписали каждый день, а потом отказались от плана и импровизировали. Нужно хорошо подготовиться, а потом менять все.

— Как вы делили обязанности с вашим коллегой Ником Ормеродом?

— В кино Ник больше интересуется картинкой, которую создает камера, а я скорее погружен в работу с актерами — так и работали.

— Результат вас удовлетворил?

— О, да! Мы влюблены в фильм, и хочется немедленно снимать еще. Теперь вот надеюсь снять что-нибудь со своими русскими актерами.