Дата: Воскресенье, 04.12.2011, 22:38 | Сообщение # 1
Группа: Удаленные
Награды:
Автор: Дон ДеЛилло
Перевод — ОльгаЛ Редакция, коллажи — oleele Помощь в переводе — Taby и Skorobeu
Аннотация: Главный герой романа — 28-летний мультимиллиардер Эрик Пэкер. Все действие книги — это один день, в течение которого Пэкер передвигается по Нью-Йорку в своем лимузине. По пути он увязает в многочисленных пробках: одну из них вызвал проезд президентского кортежа, другую —похороны рэппера-суфия, третью — уличные беспорядки.
Дата: Воскресенье, 04.12.2011, 22:41 | Сообщение # 2
Группа: Удаленные
Награды:
Космополис. Часть 1. Глава 1Дон Делилло
Столица мира
Эта книга — вымысел. Имена, персонажи, места действия, события являются вымыслом автора и используются фиктивно. Любое совпадение с реальными событиями и местами или лицами, живыми или умершими, совершенно случайны.
Часть первая
2000 год день в апреле месяце
Бессонница все чаще одолевала его, не один или два раза в неделю, а четыре или пять раз. Что он делает, когда это происходит? Он не предпринимает долгих прогулок до рассвета. Нет ни одного друга, которого он бы достаточно любил, чтобы потревожить его звонком. Что тут можно сказать? Ничего не скажешь, нет слов.
Он пытался читать, чтобы заснуть, но только становился еще бодрее. Он читал научную литературу и поэзию. Он любил короткие стихи, мгновенно напечатанные на пустом белом листе, ряды букв росчерком прожигали бумагу. Стихи придают смысл его существованию. Стихотворение обнажает вещи, которыми он, как правило, не готов делиться. Это был нюанс каждого стихотворения, по крайней мере для него, по ночам, эти долгие недели, один вдох за другим, во вращающейся комнате в верхней части триплекса (трехуровневой квартиры).
Он пытался спать стоя одну ночь, в своей комнате для медитации, но не был особо способен на это, не совсем монах, чтобы справиться с этим. Он обходился без сна и установил баланс, безлунное спокойствие, в котором каждая сила уравновешивается другой. Это было краткое изложение, небольшое отступление, маленькая пауза в суматохе неугомонных личностей.
Нет ответа на вопрос. Он пил успокаивающее и снотворное, но они сделали его зависимым, закрутили в тугую спираль. Каждое его действие было самокопанием (преследованием самого себя) и синтетикой. Тусклые мысли влекут за собой тревожные тени. Что он сделал? Он не консультировался с аналитиком в высоком кожаном кресле. С Фрейдом покончено, Энштейн следующий. Он читал сегодня вечером Теорию относительности на английском и немецком, но отложил книгу в сторону, в итоге, и лежал неподвижно, пытаясь восстановить способность сказать хоть слово, чтобы выключить свет. Ничего не существовало вокруг него. Был только шум в голове, временный проблеск мысли.
Когда он умрет, это не конец. Это миру конец.
Он стоял у окна и смотрел как занимается день. Взгляд шел через мосты, узкие и широкие проливы и дальше мимо городков и пригородов, как мера суши и неба, которую только можно назвать большим расстоянием. Он не знал, чего хотел. Это было еще ночью на реке, в первой половине ночи, и мертвенно-бледный туман колебался над дымовыми трубами на другом берегу. Он представил себе, как шлюхи скрываются за углом от света ламп сейчас, девки трясут задницами, другие виды архаичного бизнеса начинают шевелиться, торговцы овощами разворачивают свои тележки, разносчики газет выгружают товар с эстакад. Хлебные фургоны начнут пересекать город и несколько выбившихся из этого бедлама машин петляют вниз по авеню, из динамиков льются громкие звуки.
Величественная вещь, мост через реку, и солнце начинает бушевать за ним. Он смотрел как сотня чаек следует за качающейся баржей вниз по реке. У них большие сильные сердца. Он знал это несоответствие размера их сердец и их тел. Он интересовался однажды и запомнил десятки деталей анатомии птиц. Птицы имеют полые кости. Он запомнил эти крайне важные вопросы всего за полдня.
Он не знал чего хотел. Затем узнал. Он хотел подстричься. Он постоял чуть дольше, наблюдая за полетом чайки и завихрениями воздуха, любуясь птицей, думая над этим, пытаясь узнать птицу, чувствуя крепкий серьезный удар этого прожорливого сердца мусорщика.
Он одел костюм и галстук. Костюм скрыл изгиб чрезмерно развитой груди. Он любил качаться по ночам, толкая тяжести, сгибая и делая жим лежа, стоически повторяя упражнение, это разрушает суматоху дня и необъяснимое влечение. Он ходил по квартире, сорок восемь комнат. Он делал это, когда чувствовал неуверенность и депрессию, шагая мимо плавательного бассейна, комнаты для карточных игр, тренажерного зала, мимо бассейна с акулами и кинозала. Он остановился у загона с борзыми и поговорил со своими собаками. Затем он пошел в крыло, где отслеживал курсы валют и исследовал отчеты. Йена выросла вопреки ожиданиям.
Он вернулся обратно в жилую половину, идя медленно теперь, и останавливаясь в каждой комнате, впитывая все что там было, пристально вглядываясь, сохраняя каждую крупицу энергии в лучи и волны.
Картины, которые висели, были в основном цветовыми пятнами и геометрическими объектами, большие полотна, доминировали в комнатах и висели в молитвенной тишине в атриуме, освещенные небесами, с высокими белыми картинами и струйкой фонтана. Атриуму присущи напряжение и неопределенность из-за чрезмерного пространства, нуждающегося в набожном молчании, чтобы увидеть и испытать все должным образом, храм легких шагов и сизых голубей, воркующих под сводами.
Ему нравились картины, и его гости не знали как смотреть на это. Белые картины были во-многом непонятны, вырезанные ножом плиты мукоидного цвета. Работа была гораздо более опасная, но не новая. Больше нет опасности в новом. Он ехал в мраморной холл в кабине лифта, в котором играл Сати. Его простата была несимметрична. Он вышел на улицу и пересек проспект, затем обернулся и посмотрел на здание, в котором он жил. Он чувствовал сопричастность с ним. В нем было восемьдесят девять этажей, простое число, непримечательная оболочка из помутневшего тонированного стекла. Они делили края и границы, небоскреб и человек. Он был девятьсот футов высотой, самое высокое здание в мире, банальная продолговатая фигура, чье достоинство было только в его размере. Ему была присуща банальность, которая раскрывала себя со временем, становясь по-настоящему брутальным. По этой причине ему нравилось это здание. Он любил стоять и смотреть на него, когда чувствовал себя таким образом. Он чувствовал настороженность, сонливость и иллюзорность.
Ветер дул от реки. Он взял в руку свой органайзер и сделал для себя пометку об устаревшем качестве слова небоскреб. Это слово не несет свежего строения. Оно принадлежит к старому душевному трепету, увенчанные стрелками башни, о которых повествовали задолго до его рождения.
Сделанное руками строение, было объектом, чья самобытная культура уже почти утрачена. Он знал, что должен был избавиться от этого, как от мусора.
Башня дала ему силу и глубину. Он знал, чего хотел, стрижку, но простоял немного дольше в головокружительном шуме улицы и изучал массивность и масштаб башни. Одним из достоинств ее поверхности было скользить и отражать речные блики и имитировать прилив открытого неба. Была аура текстуры и отражения. Он пробежался глазами по всей его длине и почувствовал связь с ним, разделил поверхность и окружающую обстановку, которая вступила в контакт с поверхностью с обеих сторон. Поверхность отделяет внутреннее от внешнего, как две стороны одной медали, одно принадлежит другому в равной степени. Он думал о поверхности однажды, когда мылся в душе.
Он одел солнечные очки. Затем пошел обратно через проспект и приблизился к линии белых лимузинов. Там было десять автомобилей, пять в ряд на обочине перед башней, на Первой авеню, а пять выстроились на перекрестке лицом на запад. На первый взгляд машины были идентичны. Некоторые возможно были на фут или два длиннее, чем другие, в зависимости от деталей сборки удлиненной базы и определенных требований владельца.
Водители курили и разговаривали на тротуаре, без головных уборов в темных костюмах, источая настороженность, которая была бы очевидной, их глаза загорались на лицах, и они бросали свои сигареты, бросали непринужденные позы, завидев объект своего внимания.
Пока они разговаривали, в голосах некоторых слышались акценты. Одни ждали своих владельцев - инвестиционного банкира, агента по земельной собственности, владельца венчурной компании, владельца компании программного обеспечения, мирового магната спутникового и кабельного телевидения, вексельного брокера, медиа магната, ссыльного главу государства за разорение страны голодом и войной.
В парке на другой стороне улицы, были стилизованные кованные беседки, бронзовые фонтаны, с переливающимися на дне монетами. Человек в женской одежде выгуливал семь элегантных собак.
Ему нравилось то, что машины неотличимы друг от друга. Он хотел такую машину, потому что думал, что она была теоретически точной копией, невесомой несмотря на размер, скорее не объект, а идея. Но он знал, что это не так. Это было чем-то, что он сказал скорее для эффекта и не поверил в это ни на мгновение. Он поверил в это только сейчас. Он хотел машину не только из-за размера, как агрессивный, презирающий огромный мутант, пусткающий метастазы, стоит над всеми аргументами против нее.
Начальнику его службы безопасности нравился автомобиль за свою неприметность. Длинные белые лимузины стали наиболее неприметными транспортными средствами в городе. Сейчас он ждал на тротуаре, Торвал, лысый и без шеи человек, чья голова кажется только что прошла технический осмотр.
"Куда?”, сказал он.
"Я хочу подстричься.”
"Президент в городе.”
"А мне плевать. Мне нужна стрижка. Мне нужно пересечь город.”
"Вы застрянете в пробке через четверть дюйма.”
"Можно подумать я знаю о каком президенте идет речь?”
"Соединенных штатов. Кордоны будут выставлены по всему городу”, сказал он. "Целые улицы будут стерты с карты города.”
"Покажи мне мою машину”, сказал он человеку.
Водитель распахнул дверь, готовый обежать сзади автомобиля до своей собственной двери, расстояние в 35 футов. Где шеренга белых автомобилей заканчивалась, параллельно входу в Японское Общество (американская некоммерческая организация, поддерживающая личности, фонды и корпорации, которые способствуют взаимопониманию, сотрудничеству Японии и США - примеч. переводчика), началась другая линия автомобилей, городские автомобили, черные или цвета индиго, и водители, ждущие членов дипломатических миссий, делегатов, консулов и атташе посольства.
Торвал сел впереди с водителем, где на приборной панели были экраны компьютеров и приборы ночного видения ниже на лобовом стекле и инфракрасная камера, помещенная на радиаторную решетку.
Шинер, его шеф по технологиям, ждал в машине, небольшого роста с мальчишеским лицом. Он не смотрел больше на Шинера. Он не смотрел в течение трех лет. Однажды взглянув, больше нечего было знать.
Ты знаешь его до мозга костей. Он носил свою бесцветную рубашку и джинсы и сидел в своей мастурбирующей позе.
"Что мы узнали потом?”
"Наши системы защищены. Мы непробиваемы. Нет вредоносных программ.” сказал Шинер.
"Так по крайней мере кажется.”
"Эрик, нет. Мы провели все тесты. Никто не сможет перезагрузить систему или манипулировать нашим сайтом.”
"Когда мы все это сделали?”
"Вчера. В комплексе. Наша команда быстрого реагирования. Нет уязвимых мест для проникновения. Наш страховщик сделал анализ угроз. Мы создали защитную зону от нападения.”
"Везде.”
"Да.”
"Включая автомобили.”
"В том числе, конечно, да.”
"Моя машина. Эта машина.”
"Эрик, да, пожалуйста.”
"Мы были вместе, ты и я, с младенческого возраста. Я хочу, чтобы ты сказал мне, что ты до сих пор способен делать эту работу. Целеустремленно.”
"Эта машина. Твоя машина.”
"Неустанно буду. Потому что я продолжаю слышать о нашей легенде. Мы все молодые и умные и были вскормлены волками. Но такой феномен как репутация – это тонкая вещь. Человек поднимается от одного слова и падает от другого слога. Я знаю, я спрашиваю не того человека.”
"Что?”
"Где была машина прошлым вечером, когда мы проводили тесты?”
"Я не знаю.”
"Где были все эти лимузины ночью?” Шинер безнадежно погряз в суть этого вопроса.
"Я знаю, я меняю тему. Я мало спал. Я смотрю на книги и пью коньяк. Но что происходит со всеми этими длиннющими лимузинами, бороздящими пульсирующий город целый день? Где они проводят ночь?”
Дата: Воскресенье, 04.12.2011, 22:42 | Сообщение # 3
Группа: Удаленные
Награды:
Космополис. Часть 1. Глава 2 Космополис. Часть 1. Глава 2
Автомобиль столкнулся с пробкой прежде, чем достиг Второго авеню. Он сидел в мягком кресле с невысокой спинкой, в задней части салона автомобиля и рядом дисплеев. Отображалась мешанина данных на каждом экране, текущие символы и альпийские диаграммы, многоцветно пульсировали. Он впитывал этот материал пару долгих секунд, игнорируя звуки речи, которые исходили от лакированной головы. Там была даже СВЧ и кардиомонитор. Он смотрел в крутящуюся по сторонам скрытую камеру, а камера смотрела на него. Он должен был сидеть здесь в ограниченном пространстве, но теперь с этим покончено. Ему не нужно было ни к чему прикасаться. Он мог голосом привести большинство систем в действие или поднести руку к экрану и сделать его пустым.
Такси прижалось рядом, водитель нажал на клаксон. Это отозвалось сотнями других сигналов. Шинер зашевелился в откидном сиденье рядом с баром, лицом назад. Он пил свежевыжатый апельсиновый сок через пластиковую соломинку, которая торчала из стакана под тупым углом. Он казалось насвистывал что-то в соломинку в промежутке между втягиванием жидкости.
Эрик сказал, "Что?” Шинер поднял голову.
"У тебя бывает иногда такое чувство, что ты не знаешь что происходит?” сказал он.
"Должен ли я спросить что ты хотел этим сказать?” Шинер сказал это сквозь свою соломинку, как через встроенное переговорное устройство.
"Весь этот оптимизм, веся эта шумиха и рост. Это случается как взрыв. То и это одновременно. Я вытянул руку и что я чувствую? Я знаю, есть тысячи вещей, которые ты анализируешь каждые десять минут. Схемы, коэффициенты, индексы, целые карты информации. Я люблю информацию. Это наша беспечная жизнь. Это гребаное чудо. И у нас есть смысл в жизни. Люди едят и спят в тени того что мы делаем. Но в то же время, что?”
Последовала долгая пауза. Он наконец посмотрел на Шинера. Что он сказал человеку? Это не прямое замечание, но жестоко и язвительно. Фактически он ничего не сказал.
Они сидели в пучине ревущих клаксонов. Было что-то в этом шуме, что он не хотел чтобы исчезло. Это был оттенок фундаментальной боли, плач настолько древний, что звучал как первобытный. Он подумал о людях в набедренных повязках, орущих ритуальные обряды, ячейки общества, основанные, чтобы убивать и есть. Сырое мясо. Это был зов, страшная нужда. Холодильник охлаждал напитки сегодня. Не было ничего убедительного в микроволновке.
Шинер сказал, "Есть какая-то особая причина того, что мы в машине, а не в офисе сейчас?”
"Как ты догадался, что мы в машине, а не в офисе?”
"Если я отвечу на этот вопрос.”
"Основываясь на каких предположениях?”
"Я знаю, я скажу что-то наполовину умное, но в основном пустое и ошибочное в некотором роде. Затем вам станет жалко меня, что я вообще родился.”
"Мы в машине, потому что я еду стричься.”
"Пригласи парикмахера в офис. Пусть подстрижет тебя там. Или пригласи парикмахера в машину. Подстригись и езжай в офис.”
"Стрижка это что. Ассоциации. Календарь на стене. Зеркала повсюду. Здесь нет парикмахерского кресла. Ничего не крутится, кроме скрытой камеры.”
Он сменил положение в кресле и проверил настройки камеры видеонаблюдения. Его изображение доступно почти все время, видео распространялось по всему миру из автомобиля, самолета, офиса и отдельных мест в его квартире. Но есть вопросы безопасности, и камера теперь работает по замкнутому контуру. Медсестра и двое вооруженных охранников постоянно следили за тремя мониторами в комнате без окон в офисе. Слово "офис” теперь устарело. Это пустое слово.
Он мельком взгялнул в окно слева от себя. У него заняло мгновение понять, что он знал женщину на заднем сиденье такси, что ехало рядом. Она была его женой двадцать два дня, Элис Шифрин, поэт который имел право крови на легендарную Шифрин, собирал богатство Европы и мира.
Он произнес заранее закодированную фразу Торвалу. Затем он вышел на улицу и постучал в окно такси. Она улыбнулась ему, удивившись. Она была одета в стиле середины двадцатых годов, точеные черты лица, большие и невинные глаза. Ее красота имела элемент отчужденности. Это было интригующе, а может быть и нет. Ее голова выдавалась немного вперед на тонкой длинной шее. Она неожиданно засмеялась, и ему нравилось как она положила палец на свои губы, когда хотела быть задумчивой. Ее поэзия была дерьмом.
Она скользнула глубже в такси, и он сел рядом с ней. Гудки стихли и возобновились с ритуальной цикличностью. Затем такси поехало по диагонали через перекресток в точке к западу от Второй авеню, где они достигли другого тупика, и Торвал трясся сзади.
"Я не могу. Совершенно точно. Я знаю, что ты работаешь по дороге. А мне нравится такси. Я не сильна в географии и изучаю вещи спрашивая водителей откуда они родом.”
"Они пришли из ужаса и отчаяния.”
"Да, именно. Узнаешь о странах, где происходят беспорядки при поездке в такси.”
"Я не видел тебя какое-то время. Я искал тебя сегодня утром.”
Он снял очки для большего эффекта. Она посмотрела ему в лицо. Она смотрела непрерывно, фиксируя свое внимание. "Твои глаза голубые”, сказала она.
Он поднял ее руку и поднес к лицу, понюхал и лизнул. У сикха водителя за рулем отсутствовал палец. Эрик рассматривал обрубок, впечатляет, серьезная вещь, телесное увечье, что несет отпечаток истории и боли.
"Еще не завтракала?”
"Нет”, сказала она.
"Хорошо. Я бы съел что-нибудь жирное и требующее продолжительного жевания.”
"Ты никогда не говорил мне, что у тебя голубые глаза.”
Он услышал статичность в ее смехе. Он немного укусил ее большой палец открыл дверь, и вышел из такси на тротуар пошел к кофейне на углу.
Он сел спиной к стене, наблюдая как Торвал расположился рядом с входной дверью. Место было переполнено людьми. Он слышал случайные слова на французском и сомалийском, просачивающиеся сквозь окружающий шум. Кофейня была расположена в конце 47-й street. Темнокожие женщины в одежде цвета слоновой кости шли к изгибу реки к Секретариату ООН. Жилые высотки, которые называли Mole и Octavia. Там были ирландские няни, гуляющие с колясками в парке. И Элис, конечно, швейцарка или что-то типа того, сидела напротив за столом.
"О чем поговорим?” сказала она. Он сидел перед тарелкой блинов и сосисок, ждал, когда кусок масла растопится и потечет, чтобы он мог использовать вилку, чтобы обмакнуть блин в вялый сироп, а затем смотрел как отметки, сделанные зубцами, медленно пропитываются сиропом. Он понял, что ее вопрос был серьезным.
"Нам нужна вертолетная площадка на крыше. Я приобрел права на воздушное пространство, но до сих пор есть разногласия по разделению на зоны. Разве ты не хочешь есть?”
Кажется еда заставила ее отодвинуться назад. Зеленый чай и тост стояли нетронутые перед ней.
"Удобная площадка для обстрела рядом с лифтом банка. Давай поговорим о нас.”
"Ты и я. Мы здесь. Можно вполне.”
"Когда мы снова собираемся заняться сексом?”
"Займемся, я обещаю” сказала она.
"Нет-нет, не сейчас.”
"Когда я работаю, ты видишь. Энергия очень ценна.”
"Когда ты пишешь.”
"Да”.
"Где ты это делаешь? Я искал тебя, Элис.”
Он увидел как Торвал пошевелил губами в тридцати метрах от него. Он говорил в микрофон у него в петлице. Он носил устройство за ухом. Гарнитура мобильного телефона висела на ремешке под пиджаком, недалеко от управляемого голосом огнестрельного оружия, чешского производства, другая эмблема международного развития района. "Я вечно куда-нибудь заверну. Я всегда так делала. Моя мама имела обыкновение посылать людей, чтобы найти меня”, сказала она. "Служанки и садовники прочесывали дома и территории. Она думала, что я как в воду канула.”
"Мне нравится твоя мать. У тебя ее грудь.”
"Ее грудь.”
"Замечательные стоящие сиськи”, сказал он.
Он ел быстро заглатывая пищу. Затем он съел ее еду. Он думал, что может почувствовать как глюкоза насыщает клетки, питая другие потребности организма. Он кивнул владельцу заведения, греку из Самоса, который помахал из-за прилавка. Ему нравилось приходить сюда, потому что Торвал этого не хотел.
"Скажи мне вот что. Куда ты пойдешь теперь?” сказала она. "На встречу в кем-нибудь? К себе в офис? Где твой офис? Что именно ты будешь делать?”
Она посмотрела на него сквозь пальцы, пряча улыбку. "Ты знаешь свое дело. Я думаю, это то, что ты делаешь” сказала она. "Я думаю ты посвятил себя знанию. Я думаю ты получаешь информацию и превращаешь ее во что-то колоссальное и ужасное. Ты опасный человек. Ты согласен? Пророк.”
Он смотрел, как Торвал прислонил руку к голове, слушая человека, говорящего в устройство в ухе. Он знал, что это устройство уже устарело. Это было устаревшей структурой. Может быть пистолет пока еще не устарел. Но слово само по себе унесло ветром.
Он стоял у машины, припаркованной незаконно, и слушал Торвала.
"Сообщение из центра. Есть реальная угроза. Не расходиться. Это означает проезд через город.”
"У нас многочисленные угрозы. Все заслуживает доверия. Я все еще стою здесь.”
"Не представляет угрозы для вашей безопасности. Для него.”
"Кто это такой?”
"Президент. Это означает, что проезда через город не будет, можем весело провести день, с печеньем и молоком.”
Он обнаружил, что присутствие дородного соседа Торвала было провокацией. Он был коренастный и узловатый. У него было тело тяжелого погрузчика, он то стоял, то сидел на корточках. Его манера держать себя была тупой провокацией, с серьезной настороженностью, что коренастые мужчины приведут задачу в исполнение.
"Люди по-прежнему стреляют в президентов? Я думал есть более привлекательные цели”, сказал он.
Он подбирал охранников с устойчивым темпераментом. Торвал не соответствовал шаблону. Временами он был ироничным, временами слегка презрителен к стандартным процедурам. Затем его голова. Было что-то в его бритой голове и неправильной посадке глаз, что несло вывод о прочно укоренившимся гневе. Его работа состояла в том, чтобы быть избирательным относительно его конфронтации, а не поголовно ненавидеть безликий мир.
Он обнаружил, что Торвал прекратил звать его мистер Паркер. Он никак не звал его сейчас. Это упущение оставляло достаточное место в характере человека, чтобы плохо работать.
Он осознал, что Элис ушла. Он забыл спросить, куда она направляется.
"В следующем квартале есть два парикмахерских салона. Раз, два.” сказал Торвал. "Нет необходимости ехать через весь город. Обстановка нестабильная.”
Люди спешили мимо, другие спешили уйти с улицы, бесконечное число неизвестных лиц, двадцать одна жизнь в секунду, как состязание по спортивной ходьбе отражались в их лицах и цветах кожи, брызги краткого бытия. Они были здесь, чтобы показать, что ты не должен смотреть на них.
Майкл Чин сидел сейчас в откидном кресле, его валютный аналитик, спокойный образец определенного размера беспокойства.
"Я знаю эту улыбку, Майкл”.
"Я думаю йена. Я имею ввиду есть основания полагать, что мы, возможно, инвестируем слишком опрометчиво.”
"Пора повернуть назад.”
"Да. Я знаю. Так всегда.”
"Опрометчиво ты думаешь, видишь.”
"То, что происходит, нет в диаграммах.”
"Есть в диаграммах. Ищите усерднее. Не доверяйте стандартным моделям. Думайте шире, вне границ. Йена утверждается. Прочитайте. Затем скачок.”
"Мы делаем ставки здесь по-крупному.”
"Я знаю эту улыбку. Я хочу уважать ее. Но йена не может подняться выше.”
"Мы заимствуем огромные, огромные суммы.”
"Любое нападение на границы восприятия покажется на первый взгляд безрассудством.”
Дата: Воскресенье, 04.12.2011, 22:45 | Сообщение # 4
Группа: Удаленные
Награды:
Космополис. Часть 1. Глава 3
"Ну же, Эрик. Наши гадают по-напрасну.”
"Твоя мать с улыбкой обвиняет отца. Он обвиняет ее. Есть в этом что-то роковое.”
"Я думаю нам надо все урегулировать.”
"Она думала, что должна записать тебя на специальные консультации.”
У Чина была ученая степень по математике и экономике, и был до сих пор как ребенок, с выбритой панковской полосой в волосах, по настроению крашенный в свекольно красный цвет.
Двое мужчин разговаривали и принимали решения. Это были решения Эрика, которые Чин обиженно записывал в свой органайзер, а затем синхронизировал с системой. Машина двигалась. Эрик смотрел на себя на овальном экране ниже скрытой камеры, пробежавшись большим пальцем по линии скулы. Машина останавливалась и двигалась, и он неожиднанно для себя осознал, что он только что провел пальцем по линии скулы, а секундой или двумя позже он увидел это на экране.
"Где Шинер?”
"По дороге в аэропорт.”
"Почему у нас все еще есть аэропорты? Почему они называются аэропорты?”
"Я знаю, что не могу ответить на твой вопрос, чтобы не потерять твое уважение”, сказал Чин.
"Шинер сказал, что наша сеть безопасна.”
"Так и есть.”
"Безопасна от проникновения.”
"Он лучший в поиске дыр.”
"Тогда почему я вижу вещи, которые еще не произошли?”
Пол лимузина был из каррарского мрамора, из карьеров, где Микелянджело стоял пол тысячелетия назад, касаясь кончиком пальца яркого белого камня.
Он посмотрел на Чина, свободно сидящего в своем откидном кресле, потерявшегося в несвязных мыслях.
"Сколько тебе лет?”
"Двадцать два. А что? Двадцать два.”
"Ты выглядишь моложе. Я всегда был моложе, чем все вокруг меня. Однажды все это начало меняться.”
"Я не чувствую себя моложе. Я чувствую себя потерянным. Я думаю, я готов бросить, особенно, бизнесс.”
"Положи пластинку жвачки в рот и старайся не жевать ее. Для кого-то твоего возраста, с твоими способностями, есть только одна вещь в мире, которой стоит заниматься профессионально и интеллектуально. Что это, Майкл? Взаимодействие между технологиями и капиталом. Неделимы.”
"Старшая школа была последней настоящей проблемой”, сказал Чин. Автомобиль продрейфовал в тупик на Третьей авеню. По инструкции водителю нужно было двигаться вперед через заблокированные перекрестки, а не робеть.
"Я читал стихотворение, в котором крыса становится денежной единицей.”
"Да, это было бы интересно”, сказал Чин.
"Да. Это повлияло бы на мировую экономику.”
"Только имя. Лучше, чем дон или квача.”
"Имя говорит все.”
"Да, крыса”, сказал Чин.
"Да. День завершился снижением крысы против евро.”
"Да. Есть растущая обеспокоенность тем, что российская крыса будет девальвирована.”
"Белые крысы. Подумай об этом.”
"Да. Беременные крысы.”
"Да. Большая распродажа беременных русских крыс.”
"Британия конвертируется в крысу”, сказал Чин.
"Да. Тенденция объединения в универсальную валюту”.
"Да. США устанавливает стандарт крыс.”
"Да. Каждый американский доллар обменивается на крыс.”
"Мертвых крыс.”
"Да. Накопления мертвых крыс зовется мировой угрозой здоровью.”
"Сколько вам лет?” сказал Чин. "Теперь вы не моложе, чем все остальные.” Он посмотрел мимо Чина на поток чисел, бегущий в обратном направлении. Он понимал, сколько это значит для него, список и отражение данных на экране. Он изучал образные диаграммы, которые вводили в игру органические модели.
Странно, эти цифры и диаграммы собрали в себе всю неконтролируемую человеческую энергию, каждое сильное желание, всю тяжелую круглосуточную работу.
Все это свелось к понятным единицам на финансовых рынках. Информация сама по себе - эмоциональна и раскалена добела, динамический аспект идущей жизни. Она красноречивее алфавитов и числовых систем, заключенная в цифру, выраженная в «нуле», информация это закон – определяющий дыхание жизни миллиардов людей на планете. В этом состоит изменение, подъем и эволюция всех живых существ на земле.
Машина тронулась с места. Он увидел салон красоты справа, на северо-западном углу "Filles и Garcons”. Он чувствовал, что Торвал заранее ждет приказа остановить машину.
Он мельком взглянул на витрину второго салона, чуть впереди от предыдущего, и произнес кодовую фразу в переговорное устройство. На приборной панели вспыхнул сигнал. Машина начала останавливаться перед фасадом жилого дома, стоящего между двумя салонами. Он вышел из машины и вошел в арку, не дожидаясь пока привратник дотащится до телефона. Он зашел во двор, мысленно представляя, что в нем тенистые деревья бересклет и лобелия, напоминающие темную звезду колеус. Он не мог вспомнить латинскиеназванияэтих деревьев, но знал, что вспомнит их в течение часа или в глубине следующей бессонной ночи.
Он прошел под сводчатыми арками из белых гортензий и затем вошел в само здание. Через минуту он был в ее квартире.
Она коснулась его груди, очень драматично, пытаясь осознать, что он на самом деле здесь, и он реален. Спотыкаясь и цепляясь друг за друга, ударяясь обо все, что стояло на пути - они двигались к спальне. Она никак не могла снять одну туфельку, ему пришлось снять и отбросить ее. Он прижал ее к расписанной графитом стене, минималистическому рисунку, выполненному в течении нескольких недель двумя художниками. Они занимались любовью в одежде, не в силах раздеться, пока не закончили.
"Я должна была тебя ждать?”
"Я просто проходил мимо.”
Раздеваясь, они стояли по разные стороны кровати, снимая последнюю одежду.
"Слышала ты женился? Мило. Я рада. Я вроде читала об этом...” Она ничком легла на кровать и положив голову на подушку и смотрела на него.
"Или я видела об этом по телевизору?”
"О чем?”
"О чем? О свадьбе. Странно, что ты не сказал мне.”
"Нет ничего странного.”
"Нет ничего странного? Такие собитыя,” сказала она. "Твой свадьба одна из шикарнейших в старой Европе.”
"За исключением того, что я гражданин мира с парой нью-йоркских яиц” Он сжал их рукой и потряс..
Он лег на кровать, разглядывая раскрашенную бумажную лампу, повешенную под потолком.
"Сколько миллиардов у вас на двоих?”
"Она поэт.”
"Так вот она кто? Я думала она Шифрин.”
"Она и то, и другое.”
"Богатая и хрустящая как банкнота. Она позволяет тебе прикоснуться к ее личному состоянию?”
"Ты отлично выглядишь сегодня.”
"Для тех кому сорок семь, наконец-то понимаешь в чем ее проблемы.”
"В чем?”
"Жизнь слишком современна. Сколько лет твоей супруге? Неважно. Я не хочу знать. Прикажи мне заткнуться. Еще один вопрос. Она хороша в постели?”
"Я еще не знаю.”
"Вот в чем беда со старыми деньгами”, сказала она. "А вот теперь скажи мне заткнуться.”
Он положил руку на ее ягодицы. Они лежали какое-то время в тишине. Она была выжженной блондинкой по имени Диди Фанчер. "Я знаю кое-что, что ты бы хотела знать”, сказал он.
"Что?”
"У частного коллекционера есть картина Ротко, у меня есть конфиденциальная информация об этом. Скоро об этом станет известно всем.”
"Ты видел ее?.”
"Да, я видел ее.Три или четыре года назад.. И картина блестящая.” сказал он."А что по поводу часовни?Как на счет нее?”
"Я думала о часовне.”
"Ты не можешь купить чертову часовню?? .”
"Откуда ты знаешь? А... ты связывался с настоятелем .
"Я думал ты будешь в восторге от картины. У тебя нет Ротко. Ты ее всегда хотела. Мы говорили об этом.”
"Сколько картин в его часовне?”
"Я не знаю. Четырнадцать, пятнадцать.”
"Если они продадут мне часовню, я оставлю картину в неприкосновенности. Скажи им.”
"В неприкосновенности, где?”
"В моей квартире. Там достаточно свободного места. Я могу еще расширить пространство.”
"Но людям нужно видеть ее.”
"Тогда позволь людям купить ее. Пусть превзойдут меня.”
"Прости что так стервозно говорю. Но часовня Ротко принадлежит миру.” "Она моя если я куплю ее.”
Она потянулась назад и убрала его руку со своей задницы.
"Сколько они хотят за нее?”- спросил он.
"Они не хотят продавать часовню. И я не хочу давать тебе уроки самоотречения и социальной ответственности. Потому что и на минуту не поверю, что ты такой неотесанный как говоришь.”
"Ты поверила бы в это. Ты поняла бы то, как я думаю и действую, если бы я был выходцем из другой культуры . Если бы я был карликовым диктатором,” сказал он "Или кокаиновым наркобароном откуда-нибудь из фантастических тропиков. Ты бы полюбила это, не так ли? Ты бы дорожила достатком, а это - мономания. Такими людьми восхищаются такие как ты. Но должна быть диференциация, то что они пахнут и выглядят так же как ты, вводит в заблуждение
Он приблизил руку к ее лицу. -
" Здесь лежит Диди. Введенная в заблуждение старым пуританизмом.” Он лег на живот. Они лежали так близко, что касались бедрами друг друга. Он лизнул ее ухо и нежно зарылся лицом в ее волосы. После чего спросил : " Сколько?"
Дата: Воскресенье, 04.12.2011, 22:46 | Сообщение # 5
Группа: Удаленные
Награды:
Космополис. Часть 1. Глава 4
Что такое деньги??? Доллар, милион...
"За картину?”
"За что угодно.”
"У меня есть два частных лифта. Один из них запрограммирован играть отрывок из концерта Сати и двигаться со скоростью одной четверти от нормальной. Это правильно для Сати, этим лифтом я пользуюсь, когда я в определенном настроении, скажем, в неуравновешенном состоянии. Это успокаивает меня, делает меня целостным.”
"Что играет в другом лифте?”
"Брута Фес.”
"Кто это?”
"Суффийская звезда рэпа. Ты не знаешь кто это?”
"Нет.”
"Назначь цену деньгам и сделай меня врагом народа, реквизируй этот второй лифт.” "Деньги за картины. Деньги за что угодно. Я должна научиться понимать что такое деньги”, сказала она. "Я выросла в комфортных условиях. Мне потребовалось время, чтобы понять , что такое деньги и увидеть их. Я начала смотреть на них. Внимательно рассматривать купюры и монеты. Я узнала как зарабатывать деньги и тратить их.
Я почувствовала удовлетворение. Это сделало меня человеком. Но больше о деньгах я ничего не знаю.”
"Я теряю деньги тоннами в день. Многие миллионы. Делаю ставки по отношению к йене.”
"Разве в Японии сейчас не ночь?”
"Валютные рынки никогда не закрываются. Никкей работает весь день и всю ночь. Все крупнейшие биржы мира. Семь дней в неделю.”
"Я упустила это. Я много пропустила. Сколько миллионов?”
"Сотни миллионов.” Она задумалась….
Спросила шепотом: "Сколько тебе лет? Двадцать восемь?”
"Двадцать восемь”, ответил он.
"Я думаю, ты хочешь получить Ротко. Дорого. Но, да. Тебе он совершенно необходим.”
"Почему?”
"Он напомнит тебе, что ты еще жив. В тебе есть что-то, что чувствительно к тайнам.” Он провел пальцем меж ее ягодиц и сказал - "Тайны….”
"Разве ты не видишь себя в каждой картине, которая тебе нравится? Ты видишь как сияние течет сквозь тебя. Ты не можешь это анализировать или ясно говорить об этом. Что ты делаешь в этот момент? Ты смотришь на картину на стене. И все. Но это заставляет тебя чувствовать себя живым и кричит тебе - "да, ты здесь”. И у тебя появляется жизненное пространство, которое глубже и приятнее, чем ты думал.” Сжав пальцы, он начал ласкать ее между бедрами, двигая ими туда и обратно.
"Я хочу, чтобы ты пошла в часовню и сделала предложение. Во что бы то ни было. Я хочу все, что там есть. Стены и все остальное.”
Какое-то время она не двигалась. Потом расслабилась, ее тело легко подалось на ласки его руки. Он смотрел как она одевается. Одевалась она быстро, думая о делах, которые нужно завершить, которые он прервал своим появлением. Просовывая руки в рукава она выглядела в этот момент более унылой и грустной. Он искал причину чтобы начать презирать ее.
"Я помню, что ты однажды сказала мне”
"Что?”
"Талант более эротичен, когда растрачивается в пустую.”
"И что я этим хотела сказать?” сказала она.
"Ты имела в виду, что я был чрезвычайно работоспособен. Да, талантлив. В бизнесе, в личном плане, в организации моей жизни в целом.”
"Я имела в виду и занятия любовью тоже?”
"Я не знаю. А ты это имела в виду?”
"Ну не чрезвычайно работоспособный. Но ты талантливый и обладаешь располагающей харизмой, когда одет, раздетый – ты имеешь еще один талант, я полагаю.”
"Но ты кое-что забыла о себе. Или ничего не забыла. Вот в чем суть”, сказал он.
"Весь этот талант и драйв использован. Неизменно направлен во благо.” Она искала потерянную туфельку.
"Но это больше не так”, сказала она. Он наблюдал за ней. Он не думал, что его может что-то удивить, особенно женщина, вот эта женщина, которая научила его как выглядеть, как стать обаятельным, харизматичным.” Она наклонилась к постели и выдернула туфлю из-под одеяла, которое сползало на пол.
"С каких это пор сомнения начали входить в твою жизнь?”
"Сомнения? Какие сомнения?” спросил он.
"Нет никаких сомнений. Никто больше не сомневается.” Она одела туфельку и поправила юбку.
"Ты начинаешь думать, что сомневаться гораздо более интересно, чем действовать, ведь сомнения требуют гораздо больше мужества.” Она до сих пор говорила шепотом, а теперь отвернулась от него.
"Если это делает меня сексуальнее, куда же ты собрался?” Она собиралась ответить на телефонный звонок.
Он одел один носок, когда его осенило, он вспомнил латинское название того куста - Gleditsia triacanthos. Он знал, что название само придет к нему, и оно пришло. Ботаническое название дерева во дворе. Gleditsia triacanthos. Гледичия трехколючковая. Теперь он почувствовал себя лучше. Он знал кто он, и потянулся за рубашкой, быстро одеваясь. Торвал стоял за дверью.
Когда он вышел, они не встретились с ним взглядами. Они вошли в лифт и поехали в вестибюль в молчании. Он позволил Торвалу выйти первым и проверить территорию. Он должен был признать, что Торвал делал свое дело хорошо, с мягкой грацией в движениях, дисциплинированно и чисто. Они прошли через двор и вышли на улицу. У машины Торвал напомнил ему про стрижку, и про салоны, которые находились по ту и другую сторону от них, всего в нескольких ярдах. Затем его глаза стали холодными и спокойными. Он услышал голос в наушнике. Повис момент напряженного ожидания.
"Угроза безопасности "синяя”, сказал он наконец. "Человек убит.” Водитель держал дверь открытой. Эрик не посмотрел на водителя. Были времена, когда он думал, что может и посмотреть на водителя. Но он не сделал этого до сих пор.
Убитый человек был Артур Рапп, управляющий директор международного валютного фонда. Артур Рапп только что был убит в Nike в Северной Корее. Это случилось минуту назад. Эрик уже видел, как такое случалось, с навязчивой периодичностью. Его машина ползла к Лексингтон авеню. Он ненавидел Артура Раппа. Он ненавидел его, еще не встретившись с ним. Это была чистой воды кровная, методичная ненависть, основанная на различиях в теории и интерпретации. Затем он встретил этого человека и возненавидел его лично, всем сердцем. Он был убит в прямом эфире канала Money Channel. Это случилось после полуночи в Пхеньяне, он двал последние комментарии в интервью для аудитории в Северной Америке, после исторического дня и исторической ночи церемоний, приемов, обедов, речей и тостов. Эрик смотрел, как он подписывает документ на одном экране и готовится умереть на другом.
Человек, в рубашке с короткими рукавами, вошел в студию и перед телекамерами начал наносить удары Артуру Раппу в шею и лицо. Артур Рапп схватил этого человека и прижал к себе, словно хотел привлечь его поближе, как будто хотел поделиться секретом. Они упали вместе на пол, запутавшись в шнуре микрофона журналистки. Она упала вместе с ними, гибкая женщина, чья юбка с разрезом задралась на бедро, которое и стало центром обозрения….. Клаксоны трубили на улице. На одном экране был крупный план.
На нем мясистое лицо Артура Раппа скривилось от шока и боли. Лицо напоминало мятые овощи. Эрик хотел, чтобы они показали это еще раз. Покажите же еще раз. И они, конечно, показали, и Эрик знал, что они будут повторять это еще раз ночью, до тех пор, пока сенсация не исчерпает себя или пока весь мир не увидит это. Эрик знал, что сможет снова и снова пересмотреть этот сюжет из новостей о Раппа и втянутой в это убийство женщине. Он записал это на двд, и мог часами сидеть и ждать, когда ее убьют в этом кровавом водовороте из ножа, конечностей, порезанных сонных артерий, среди какофонии звуков из криков убийцы, звонящего сотового у него на поясе и раздававшихся булькающих стонов умирающего Артура Раппа.
Автобус заблокировал проезд через улицу. Это был двухэтажный автобус, выхлопные газы вырывались из под днища автобуса и ряд несчастных людей на ощупь спускались с верхнего яруса, это были шведы и китайцы, с сумками на поясе, набитыми деньгами.
Майкл Чин все еще сидел в откидном кресле лицом назад. Он слушал аудио-отчет об убийстве, но не повернулся, чтобы посмотреть на экраны.
Эрик посмотрел на него, удивляясь, была ли сдержанность молодого человека формой моральной строгости или глубокой апатии, которая не была пронизана размышлениями о сексе или смерти.
"Пока тебя не было”, сказал Чин. ”Было сообщение, что потребительские расходы в Японии упали.”, говорил он дикторским голосом. "Растут сомнения в экономической мощи страны.”
"Видишь. Именно это я и говорил.”
"Прогнозируют падение йены. Йена немного ослабеет.”
"Итак. Видишь. Это случится. Ситуация меняется. Йена не поднимется выше.”
Торвал подошел к окну машины. Эрик опустил стекло. Окна должны быть открыты.
Торвал сказал, "Можно замечание?”
"Да.”
"Рекомендуется дополнительная безопасность.”
"Ты не рад этому?”
"Во-первых, угроза президенту.”
"Ты уверен, что можешь справиться с чем угодно.”
"Теперь еще это нападение на управляющего директора.”
"Примите их рекомендации.”
Он поднял окно. Что он чувствует при этих словах о дополнительной безопасности? Он чувствовал оживление. Смерть Артура Раппа внесла оживление. Предстоящий обвал йены оживил деятельность.
Он посмотрел на дисплеи. Они располагались на равном расстоянии от заднего сидения, плоские плазменные экраны разного размера, некоторые из них были объединены в группу, некоторые другие показывали, что происходит в других отсеках. На группе экранов отображалась видео-скульптура, красивая и воздушная, с многогранным потенциалом, каждый экран мог поворачиваться, складываться или работать отдельно от других.
Он любил сидеть в тишине. Сейчас, из за автобуса они были вынуждены стоять в этой глухой пробке. Казалось их поглощает темный смог. Какой то нищий в плаще из упаковочной пленки, пытался забраться в салон автобуса. Звуки города висели в воздухе. Сирены пожарных машин, звуки от проезжающих атомобилей, убивающий монотонный шопот проходящих мимо людей. Обычный день большого города.
Он чувствовал, что его настроение поднимается. Он открыл люк на крыше и высунул голову. Здания банков возвышались над улицей. Они были незаметны, несмотря на свой размер, их тяжело увидеть, такие повседневные и однообразные, высокие, чистые, абстрактные, со стандартными фасадами, высокие здания, похожие друг на друга. Ему нужно было сконцентрироваться, чтобы увидеть их.
Они выглядели пустыми отсюда. Ему понравилась эта идея. Они были построены как последние высокие здания, построены пустыми, с целью приблизить будущее. Они были концом внешнего мира. Они точно не принадлежали этому миру. Они из будущего, вне географии, осязаемых денег и людей, которые их копят и считают.
Он сел и посмотрел на Чина, который кусал заусенец на пальце. Он смотрел как Чин это делает. Это было еще одной ужасной привычкой Чина. Он грыз, стиснув зубы на заусенце, затем грыз сам ноготь, его основание, ногтевую лунку, было что-то ужасное и атавистическое в этой сцене. Не рожденный Чин, свернувшийся в позе эмбриона, страшный маленький гуманоид, грызущий ногти.
Дата: Воскресенье, 04.12.2011, 22:48 | Сообщение # 6
Группа: Удаленные
Награды:
Космополис. Часть 1. Глава 5.
Почему заусенец назвали заусенцем? Это модификация слова "заусеница”, из средневекового английского языка, Эрик знал из древнеанглийского, что корни слова уходят в муки и боль.
Чин испортил воздух. Тут же сработала система вентиляции. Затем в дорожной пробке появился просвет и машина рванула и качнувшись, повернула с визгом вокруг автобуса и пересекла авеню. Продавец тако мрачно наблюдал за происходящим. Машина виляла над бордюром, издавая рычащие звуки. Глаза Чина вылезли из орбит от страха, пока автомобиль проносился по Парк авеню, нереально длинной и безлюдной.
"Самое время чтобы поработать.”
"Да, ты прав.”
"Ты не знаешь что делать? Мы оба знаем.”
"Да.В офисе много работы. Мне нужно просчитать все наперед и найти соотношения.
"Ничего не соотносится, но должно. Это диаграмма, я должен это увидеть, догадаться. Я должен просчитать курсы валют. Даже не знаю, это может занять много времени, возможно, до рассвета.”
"Мы не можем ждать рассвета. "
"Мне нужно сделать все здесь и сейчас. Чтоб не терять времени. Ты будешь счастлив. Во сне я понял, что вся суть во временных циклах. Годы, месяцы, недели, проведенные . Все изощренные и хитрые схемы я понял. Всю математику девальвации и возростания курсов я соотнес с временными циклами и историей. Затем нужно начинать поиск в почасовых циклах. Потом, в этих долбанных минутах. В итоге добраться до секунд.”
"Ты видишь это в развитии личинок фруктовых мух и сердечных приступах. Для работы все силы хороши."
" Я так устал, что даже не могу жевать еду"
" Ты не можешь здесь остаться" "Мне нравиться здесь."
"Нет, тебе здесь не нравится."
"Мне нравится рыться в прошлом."-сказал Чин своим дикторским голосом. "Он умер при жизни, на работе. Game over." Он хорошо себя чувствовал. Он чувствовал себя лучше, чем на днях, или неделей раньше, а может и дольше. Он увидел Джейн Мелман на другой стороне улицы. Она была его финансовым директором. Джейн была одета в шорты для бега трусцой и обтягивающий топ. Она бежала вприпрыжку. Она остановилась в заранее назначенном месте напротив бронзовой статуи. Она посмотрела в направлении Эрика, прищурившись пыталась определить был ли это его лимузин или нет. Он знал, что она ему скажет, как поприветствует его, слово за словом и он ждал пока услышит это. Он практически физически слышал ее речь с акцентом. Он любил просчитывать все наперед, знать, что будет дальше. Это помогало ему выбрать правильную модель поведения с теми или иными людьми.
Чин выскочил из машины, едва они пересекли Парк Авеню. На середине дороги, прямо на разделительной полосе стояла женщина в сером спандексе, которая держала в руках дохлую крысу, высоко подняв ее. Наигранное спокойствие. Загорелся зеленый свет и движение началось снова. На зданиях повсюду были выгравированы названия финансовых учреждений, это были бронзовые, стеклянные или же из сусального золота вывески.
Мелман бежала на месте. Когда автомобиль остановился на углу, она вышла из тени стеклянной башни и направилась к задней двери. Ее локти и ноги блестели от пота, а телефонный чехол болтался на животе. У нее была отдышка и она вспотела от бега, поэтому она тяжело упала на заднее сиденье с видом избавления на лице, как будто бы она долго не могла справить нужду в туалете.
"Все эти лимузины, Господи, как их можно различать???", сказала она. Он прищурил глаза и кивнул.
"Мы как дети на выпускном”, сказала она, "или на какой-то дурацкой свадьбе. В чем прелесть?” Он выглянул в окно, тихо, невозмутимо говоря о предмете из стекла и стали, там на безразличной улице, относительно которого он высказал свое замечание.
"Я сильный человек, который выбирает не делить свою территорию ни с кем. За это я должен извиняться?”
"Я хочу пойти домой и поцеловать своего Максима.” Машина не двигалась, сбивающий с ног шум заставлял людей прикрывать уши, когда они проходили мимо, глухие гортанные звуки гремели из гранитной башни, которую возводили на южной стороне улицы, названной в честь какой-то известной инвестиционной фирмы.
"Ты знаешь, между прочим, какой сегодня день.”
"Я знаю.”
"Мой выходной, черт возьми.”
"Я это знаю.”
"Мне позарез необходим этот дополнительный день.”
"Я знаю.”
"Нет, ты не знаешь. Ты не знаешь, каково это. Я одинокая, борющаяся с трудностями мать.”
"У нас тут непростая ситуация.”
"Я мать, бегающая в парке, в то время как мой телефон буквально взрывается у меня на животе. Я думала это няня детей, которая никогда не звонит, если температура не достигнет 40 градусов. Вот это непростая ситуация! А тут что за ситуация? Ситуация с йеной, которая может раздавить нас в течение нескольких часов. "
"Выпей воды. Сядь на банкетку.”
"Мне нравится сидеть лицом к лицу. Мне обязательно смотреть на все эти экраны”, сказала она. "Я знаю, что происходит.”
"Йена упадет.”
"Правильно.”
"Потребительские расходы падают”, сказал он.
"Правильно. Кроме того Банк Японии оставил без изменений процентные ставки.”
"Это случилось сегодня?”
"Это произошло сегодня ночью. В Токио. Я позвонил источнику в Nikkei, пока ты бегала.”
"В то время пока я тащила свое тело от Мэдисон авеню сюда.”
"Йена не может подняться выше.”
"Да, это правда”, сказал она. "Кроме того это уже произошло.”
Он посмотрел на нее, утонченную и мокрую. Машина тихонько ехала вперед, и он почувствовал, как шевельнулась тоска, которая вынырнула из глубин пространства, чтобы настигнуть его здесь в центре города. Он посмотрел в окно, на людей на улице, рассматривая как они создают собой странную композицию - они махали таксистам и переходили улицу на запрещающий свет светофора, по одиночке и все вместе, и стояли в очереди у банкоматов в Chase Bank. Она сказала ему, что он выглядит унылым.
Автобусы грохотали по авеню, кашляя и задыхаясь, один за другим, заставляя людей на тротуаре суматошно бегать… живая добыча. Ничего нового, обычный ритм жизни большого города. Строители ели свой ланч прямо на тротуаре, напротив стен банка, вытянув ноги в пыльных сапогах, оценивающе смотрели на потоки мимо бегущих людей. Торжественный марш быстротечной жизни. Они как будто оценивали каждого, темп и стиль, женщин в коротких юбках, женщин в спортивных шортах и наушниках, женщин на шпильках. Высокие, маленькие, с белыми зубами и ногтями, как в вампирских фильмах, словно сошедшие с фрески. Рабочие тревожно наблюдали за каждым проявлением ненормальности, пародируя всех, у кого были ненормальные прически, одежда и походка. Особого внимания удостаивались 40-летние холеные мужчины и придурки с сотовыми телефонами, которые раздражали больше всех.
Это были сцены, которые обычно будоражили его, огромный хищный поток города, физическое отождествление воли и безгранично властного эго города. Все это властвование промышленности, коммерции и толпы имело в себе какой то анекдотический момент.
Он слышал и видел себя как будто со стороны. Наблюдал за своим телом.
"Я не спал прошлой ночью”, сказал он.
Автомобиль пересек Мэдисон и остановился напротив Коммерческой библитотеки как было запланировано. Вдоль улицы было много закусочных. Он наблюдал за людьми в них, жизнь останавливается во время ланча. Что скрывалось за такими мыслями? Он подумал об официантах, убирающих крошки со столов. Официанты будут жить вечно. Клиенты, появлялись один за другим, чтобы по пути поесть супа с крекерами.
Человек в костюме и галстуке приблизился к машине, неся небольшую сумку. Эрик отвернулся. Он ни о чем не думал, полностью сосредоточившись на бизнесе, который правит пафосным миром. Человеческий разум способен на такие метаморфозы, тактика уклонения, естественная реакция на предстоящую угрозу. Человек в строгом костюме с бомбой в сумке. Ничего благословенного и судьбоносного в этом нет. Нет времени для истерик, полное спокойствие и сосредоточенность это инстинкт самовыживания в условиях опасности. Когда человек постучал в окно, Эрик не смотрел на него.
Торвал уже был там, непроницаемый взгляд, рука в кармане пиджака. С ним были 2 помощникам, мужчина и женщина, склонившиеся к нему, как будто появившиеся из обеденной суеты улицы. Торвал наклонился к человеку и сказал "Кто вы?”
"Простите?”
"У меня мало времени.”
"Доктор Ингрэм.”
Торвал заломил человеку руку за спину и прижал его к автомобилю. Эрик наклонился к окну и опустил его. Запахи еды смешались в воздухе, кориандр и луковый суп, вонь от жарящейся говяжьей котлеты. Помощники образовали свободный кордон, стояли лицом к центру событий. Две женщины вышли из ресторана Йодо Япония, а затем вернулись обратно. Эрик посмотрел на человека. Он хотел, чтобы Торвал пристрелил его или по крайней мере приставил оружие к его голове. Он сказал, "Кто ты мать твою?”
"Доктор Ингрэм.”
"Где доктор Невиус?”
"Вызвали внезапно. Личное дело.”
"Говорите медленно и четко.”
"Внезапно вызвали, я не знаю зачем, возможно семейный кризис. Я его коллега.” Эрик думал об этом.
"Я однажды вам промывал ухо.”
Эрик посмотрел на Торвала и коротко кивнул, дав разрешение впустить мужчину в автомобиль. Закрыв окно Эрик разделся по пояс. Ингрэм открыл сумку, в которой лежало множество медицинских инструментов. Он приложил стетоскоп к груди Эрика. Эрик вспомнил, где пропала его майка, она осталась на полу спальни Диди Фанчер. Он смотрел мимо Ингрэма, пока тот слушал сердцебиение. Автомобиль постепенно двигался на запад. Он не знал почему стетоскопы все еще использовались. Они словно инструменты древности, причудливые, как кровососущие черви. Джейн Мелман сказала, "Ты делаешь это каждый день?”
"Каждый день.”
"Независимо ни от чего?”
"Где бы я ни был. Совершенно верно. Независимо ни от чего.” Она наклонила голову и отпила из бутылки минералки.
Ингрэм сделал эхокардиограмму. Эрик лежал на спине, поэтому не совсем понимал, что он видел, то ли компьютерную схему сердца, толи само сердце. Казалось бы, обычная картинка в метре от тебя, но то, что это было сердце имело уже совсем другой контекст. Невероятный и неосязаемый механизм жизни. Каждое сердцебиение предполагает поток крови передающий невероятное количество информации. Сколько таинственности и мистики в этом маленьком функциональном мускуле. Он почувствовал власть своего тела, механизм временной эволюции, силу предков. Каким слабым его сделало собственное сердце. Но это так, и это страшит. Видеть свою жизнь сквозь призму собственной грудной клетки. Вся его жизнь пронеслась в маленьких картинках, как будто бы все происходило без него. Он не разговаривал с Ингрэмом. Он не считал нужным разговаривать с ассистентом. Он всегда консультировался с Невисом и только с ним. У Невиса было что-то особенное. Он был высоким и коренастым. Его волосы уже покрылись сединой, а в голосе едва улавливался среднеевропейский акцент. Ингрэм же разговаривал как робот. Сделайте глубокий вдох. Повернитесь налево. Ему было трудно говорить новые фразы, слова повторялись в одной и той же утомительной последовательности.
Дата: Воскресенье, 04.12.2011, 22:49 | Сообщение # 7
Группа: Удаленные
Награды:
Космополис. Часть 1. Глава 6
Мелман спросила: "Так что вы делаете осмотры каждый день???"
"По-разному", ответил он.
"Итак, он приходит к вам домой на выходных?"
"Джейн, мы умираем на выходных. Люди. Такое случается"
"Да вы правы. Я не подумала об этом."
"Мы умираем потому, что это выходные" Он все еще лежал на спине. Мелман сидела около его головы, так что ее лицо находилось над ним.
"Я думала мы едем, но мы стоим."
"Президент в городе."
"Да, вы правы. Я думала, что видела его эскорт, когда выходила из парка. Вдоль 5 авеню ехала колонна лимузинов в сопровождении мотоциклов. Я еще подумала "Столько лимузинов для одного президента", не понимаю. Но как оказалось это были похороны известного человека."
"Люди умирают каждый день", сказал он ей. Он сел на стол, и Ингрэм ощупывал лимфатические узлы под мышками. Он указал на жирок и клеточный детрит.Он увыдел прищь внизу живота и был немного раздосадованный этим.
"Ну и что мы с этим будем делать?”
"Пусть это сначала проявит себя.”
"Что? Ничего не будем делать?”
"Пусть проявит себя”, сказал Ингрэм.
Ему понравилось впечатление от разговора. Оно пробуждало воспоминания. Он обратил внимание на Ингрэма. У него, в частности, были усы. Эрик не замечал их до сих пор. Он ожидал также увидеть очки. Но мужчина не носил очки, хотя исходя из типа лица и общей манеры должен был носить, как человек, который носит очки с раннего детства, выглядел сверх защищенным и изолированным, преследуемый другими детьми. Можно поклясться, что он выглядел как человек, который должен носить очки.
Он попросил Эрика встать и отрегулировал смотровой стол до половины. Потом попросил его снять брюки и рубашку и наклониться к столу, расставив ноги.
Он сделал это, оказавшись лицом к своему директору по финансам.
Она сказал, "Смотри, у нас есть два слуха, работающих на нас. Во-первых, это банкротства в течение шести месяцев подряд.
Почти каждый месяц. А сколько еще обанкротиться крупных японский корпораций! Это хорошо.”
"Йена падает.”
"Это потеря веры. Это заставит йену падать.”
"А доллар будет за это расплачиваться”.
"Йена упадет”, сказала она.
Он услышал тихий шорох латекса. Затем Ингрэм ввел в него палец.
"Где Чин?”, спросила она.
"Работает над визуальными диаграммами”.
"Этой тенденции нет в диаграммах.”
"Есть”.
"Этого нет в графиках акций технологических компаний. Ты можешь видеть здесь только существующие диаграммы, показывающие предсказуемые объекты. А здесь нечто совсем другое.”
"Мы учим его видеть.”
"Это ты должен видеть. Ты же провидец. А он кто? Ребенок. У него крашеная полоса в волосах и серьга в ухе.”
"У него нет серьги.”
"Если он и дальше будет таким не от мира сего, то нам придется вызывать реанимационную бригаду”, сказал он. "А какой второй слух?”
Ингрэм ощупывал простату. Он проверял поверхность железы через стенки прямой кишки. Это было больно, вероятно из-за напряжения мышц анального канала. Это причиняло боль , которая перемещалась по цепочке нервных клеток. Он стоял нагнувшись и из этого положения смотрел прямо в лицо Джейн. Ему понравилось смотреть на нее, что удивило его. В офисе она была крайне собрана, скептична, враждебна, замкнута и обладала даром никогда не жаловаться. Здесь, она просто мать-одиночка на пробежке, сидящая на откидном сиденье, запинающаяся и трогательная и какая-то изможденная. Прядки волос на лбу были мокрые и гладкие, с проблесками первой седины. Бутылка воды болталась в худой руке.
Она не сводила с него взгляда. Они смотрели в глаза друг другу. Ее ключицы торчали поверх топика. Он захотел слизать пот с ее запястья.
"Есть слух с участием министра финансов. Предполагается, что он в любое время может подать в отставку”, сказала она.
"Какой-то скандал вокруг неправильно истолкованного комментария. Он сделал комментарий по поводу экономики, который мог быть неправильно истолкован. Вся страна анализирует смысл этого комментария. Или это даже не касалось того, что он сказал. Это случилось, когда он сделал паузу. Они стараются истолковать смысл этой паузы. Она могла быть более продолжительной даже, чем правильная речь. Она могла бы быть более "живой””. Когда Невиус делал ему масаж простаты, процесс занимал секунду, просто туда и обратно. Ингрэм исследовал так, как будто исследовал "темные факты”. Джейн была фактом. Она зажала бутылку между ног, колени были расслаблены, и наблюдала за ним. Ее рот был открыт, показывая большую щербинку между зубами.
Что-то резко проскочило между ними, симпатия, которая была выше общепринятых стандартных значений. Она охватывала и заключала в себе эти значения, сострадание, влечение, нежность, всю физиологию процессов нервной системы, сердцебиение и секрецию, огромную силу сексуального возбуждения, притягивающего его к ней. И все это в то время пока Ингрэм копался пальцем в его заднице.
"Таким образом, вся экономика бьется в конвульсиях”, сказала она, "потому что человек просто перевел дыхание.” Он чувствовал датчик УЗИ в своем заду. Ингрэм двигал им и пытался увидеть как можно больше. Инородное тело причиняло ему невыносимую боль, он безумно хотел закончить столь болезненную процедуру, результаты которой высвечивались на экране. Время от времени, когда он не смотрел на Джейн, Эрик поглядывал на монитор компьютера.
"Ты сжала бутылку с водой.”
"Это такой мягкий пластик.”
"Ты сжала ее и сейчас задушишь.”
"Не в этом дело.”
"Это сексуальное напряжение.”
"Это ежедневная нервотрепка.”
"Это сексуальное напряжение,” сказал он. Он попросил Ингрэма достать свободной рукой очки из пиджака на вешалке рядом с ним. Он сделал это. Эрик надел свои очки.
"День как этот.”
"Что?”, спросила она.
"Мое настроение меняется. Но пока я жив и здоров, я силен. Ты знаешь, что я вижу, когда смотрю на тебя? Я вижу женщину, которая хочет быть бесстыдной. Скажи мне, что это неправда. Ты хочешь потакать своему телу в безделье и в полноте жизни. Вот поэтому ты бегаешь, чтобы избежать пассивности в твоей жизни. Скажи мне, и я изменю это. Ты сама не можешь с этим справиться. У тебя все на лице написано, причем редко увидишь на чьем-либо другом лице. Что я вижу? Что-то ленивое, сексуальное и ненасытное.”
"Мне так комфортно.”
"Эта женщина сидит внутри тебя. Что я вижу? Сейчас я гораздо более взволнован, чем был со времен безумных подростковых ночей. Взволнован и смущен. Глядя на тебя, я чувствую, что у меня встает, даже в ситуации, совсем не способствующей этому.”
"Эта ситуация не станет для тебя проблемой. Она не будет иметь развития в психологическом плане”, сказала она. "И всегда будет говорить тебе, что происходит у тебя за спиной.”
"Опять тоже самое. День как этот. Когда я смотрю на тебя, то чувствую буквально электрическое напряжение. Скажи мне, что ты не чувствуешь тоже самое. В ту минуту, когда ты села здесь в своем костюмчике для бега. Это какой-то прискорбный случай иудейско-христианского бега трусцой. Бег – это не для тебя. Я смотрю на тебя и вижу, кто ты на самом деле. Ты – мокрая, пахнущая. Ты женщина, которая рождена, чтобы сидеть здесь на этом кресле, пока мужчина говорит ей, как она возбуждает его.”
"Почему мы никогда не проводили вместе время таким образом?”
"Секс сам нашел нас. Секс смотрит сквозь нас. Вот почему это так сокрушительно. Это избавляет нас от всяких приличий. Я вижу рядом с собой обнаженную женщину, в изнеможении и желании, поглаживающую пластиковую бутылку, зажатую между бедер. Должен ли я думать о ней как об управленце и матери? Она видит мужчину в унизительной позе. Разве это тот человек, которым я являюсь, со спущенными до лодыжек штанами и оттопыренной задницей? Какой вопрос он может задать себе из такого положения? Глобальные вопросы, над которыми бьется наука. Почему так, а не эдак? Почему музыка, а не шум? Прекрасные вопросы странным образом посещают его в этот унизительный момент. Или он ограничен в перспективе, думая в этот момент только о себе? Думая о боли.”
Боль была локализована в одном месте, но, казалось, она поглотила все вокруг. Было так больно, что слова и звуки с улицы невыносимо звенели в его голове, ему казалось, что болит все тело, каждая клетка, каждый атом его естества. Адская боль, однотонная и тягучая. Он не мог совладать с собой от боли, как будто бы его мозг был на грани взрыва, хотя болел не мозг, а мочевой пузырь. Врач все еще копался внутри него. Он мог думать и говорить о других вещах, но чувствовал только боль. Весь мир сжался до размеров его железы, до этого обжигающего факта его биологии.
"Сожалел ли он о потере достоинства и гордости? Или это тайное желание к самоуничижению? Он улыбнулся Джейн.
"Является ли его мужество обманом? Любит ли он себя или ненавидит? Я не думаю, что он знает. Или все меняется каждую минуту. Или вопрос настолько неясный относительно того, что он делает, что он не может разобраться в нем, чтобы ответить.” Он думал, что он совершенно серьезен и не говорит только ради эффекта. Это были серьезные вопросы. Он знал, что вопросы серьезные, но не был в этом уверен.
"В такой день как этот. Он щелкнул пальцем, и взметнулось пламя. Очень чувственно, созвучно его настроению. Произойдут вещи, которые в нормальном состоянии произойти не должны. Она знает, что он имеет в виду, что им даже не надо прикасаться друг к другу. То, что происходит с ним, происходит и с ней. Ей необязательно лезть под стол и отсосать у него. Слишком банально, чтобы вызвать интерес у одного из них. Напряжение, эмоциональная обстановка очень сильны между ними. Пусть это напряжение проявит себя. Он видит как она наслаждается, и чувствует, что его тазовые мышцы начинают дрожать. Он говорит, "скажи мне остановиться, и я остановлюсь” Но он не ждет ее ответа. Еще не время. Потоки его спермы уже извергаются. Она его возлюбленная, любовница и вечная шлюха. Он не должен делать отвратительные вещи, которые хочет сделать. Он только говорит о них. Потому что они за рамками общепринятого поведения. Он должен только говорить.”
"Так скажи это.”
"Я хочу трахнуть тебя вместе с этой бутылкой и в солнечных очках.”
Она буквально выбросила ноги из-под себя, при этом издав характерный звук.
Он видел свое лицо на экране, глаза закрыты, рот изогнут в беззвучном крике.
Он знал, что скрытая камера работает в режиме реального времени, или должна была так работать. Как он мог видеть себя, если его глаза были закрыты? Не было времени размышлять над этим. Он чувствовал, будто его тело догоняет независимое изображение.
Затем мужчина и женщина более или менее достигли оргазма, не касаясь ни себя, ни друг друга. Ингрэм сорвал перчатку с руки и бросил в мусорное ведро, "сорвать и выбросить” - темный смысл.
Клаксоны автомобилей гудели по обе стороны улицы. Эрик начал одеваться, ожидая, что Ингрэм использует слово "ассиметричность”. Но он не сказал ничего. Его настоящий доктор, Невиус, использовал это слово однажды, когда делал пальпацию, но не вдаваясь в подробности. Он видел Невиуса почти каждый день, но никогда не спрашивал, что под этим словом подразумевается.
Он любил искать ответы на сложные вопросы. Это был его метод достижения господства над идеями и людьми. Но было что-то такое в идее об ассиметрии. Она была интригующей, как противоборство баланса и спокойствия, разгадывание маленькой хитрости, более элементарной чем атом, которая сделала возможным процесс создания. Слово "ассиметрия” само по себе было извилистое, кривое, немного нестандартное, с использованием одной дополнительной буквы, которое меняет весь смысл. Но когда он менял слово из его стиля речи, и применял его к телу мужчины, его телу, он начинал чувствовать бессилие и испуг. Он чувствовал странное благоговение к этому слову. Страх и отстраненность. Когда он слышал это слово в контексте урины и спермы, и когда он думал о слове в смысле мокрых от мочи штанов, во-первых, и импотенции, во-вторых, то хранил суеверное молчание.
Он снял очки и внимательно посмотрел на Ингрэма. Он попробовал прочесть по его лицу. Оно было лишено какого-либо выражения. Он подумывал одеть очки на лицо Ингрэма, чтобы сделать его реальным, придать ему значения в восприятии других людей, но очки сделали бы его ясным, четким и жизнеопределяющим. Если знаешь человека десять лет, у тебя может занять много времени заметить что он не носит очки. Это лицо, которое теряется без очков.
Джейн Мелман, останавливаясь у открытой двери, перед тем как продолжить свою прерванную пробежку сказала "Я хочу сказать что-то очень простое. Пришло время выбирать. Ты можешь сбавить обороты и посчитав потери, вернутся более сильным. Еще не поздно. Ты можешь сделать выбор. Ты сделал большую работу для наших инвесторов на быстро развивающихся и изменчивых рынках. Большинство управляющих активами не справляются со своими обязанностями на рынке. Ты безусловно превзошел их и никогда не находился под влиянием толпы. Это один из твоих талантов.”
"Мы выиграли, мы процветали, в то время как другие фонды отступили”, сказала она.
"Да, йена будет падать и не поднимется выше, чем сейчас. Но в тоже время ты должен отступить. Отойти. И я советую тебе это не только как директор по финансам, но и как женщина, которая до сих пор была бы замужем за своими мужьями, если бы они смотрели на меня так как ты сегодня смотрел на меня.” Он не смотрел на нее. Она закрыла дверь и побежала на север Пятой авеню, мимо потрепанного мужчины у банкомата. Что-то показалось ему знакомым в нем. Дело было не в куртке цвета хаки и тонких как бумага, взъерошенных волосах. Может быть, дело было в его сутулости. Но Эрику было все равно, встречал ли он когда-то этого человека. Было много людей, которых он когда-либо встречал. Некоторые умерли, другие принудительно ушли на пенсию, проводя время в одиночестве в своих туалетах или гуляя в лесу со своими трехногими собаками.
Он думал о банкоматах. Термин был старый и обремененный своей собственной историей. Слово работало в противоположном направлении, не в силах избежать вывода сбитой с толку общественности. Термин был частью процесса, заменить который должно было это устройство. Оно было анти-футуристическим, таким громоздким и механическим, что даже его сокращение ATM казалось устаревшим.
Ингрэм сложил смотровой столик и убрал его обратно в шкафчик. Он собрал свою сумку и посунулся к двери, оглянулся и посмотрел на Эрика. Уже выходя из автомобиля, практически растворяясь в толпе, Играм монотонно сказал:
Дата: Воскресенье, 04.12.2011, 22:50 | Сообщение # 8
Группа: Удаленные
Награды:
Космпополис. Часть 1. Глава 7
Признания Бенно Левина. НОЧЬ
Он умер, буквально. Я перевернул его и посмотрел на его лицо. К счастью, его глаза были закрыты. Но что, боже мой, теперь с ним делать? Из его горла раздался такой звук, что мне понадобились бы недели, чтобы описать его. Но как можно соотнести слова и звуки? Это две разные системы, которые мы упорно пытаемся связать. Это то, что он хотел бы сказать. Я должен был торжественно произнести снова его слова. Потому что я уверен, что он их произносил однажды, проходя мимо моего рабочего места при человеке, который был с ним. Зеркала и отражения в зеркале. Или секс и любовь. Это две разные системы, которые мы настойчиво пытаемся связать. Позвольте мне говорить за себя. У меня была работа и семья. Я тяжело работал, чтобы любить и отдавать. Сколько из вас знают истинную и мучительную силу слова «отдавать»? Они всегда говорили, что я странный. Это он странный. Это у него проблемы с индивидуальностью и гигиеной. Как бы то ни было, у него забавная походка. Я никогда не слышал ни одного из подобных заявлений, но знал, что они были сделаны. Бывают люди, которые говорят не вербально. Ты смотришь на человека и понимаешь все, что нужно, даже без слов.
Я получал телефонные угрозы, в которые не поверил. Они угрожали, чтобы я им поверил. Они должны были это делать, учитывая, что я знал персонал и служебную информацию. Но я не знал как разыскать его. Он передвигался по городу без четко разработанной схемы, с вооруженной охраной. Здание, в котором он жил, было неприступно для меня в моем нынешнем положении. Я смирился с этим. Даже на работе было сложно найти его офис. Местоположение его офиса все время менялось. Или он переносил свою работу в другое место, или работал там, где оказался, или работал дома в пристройке, потому что он не разделял жизнь и работу, или движение и мышление, или проводил время за чтением в том доме у озера в горах, который по слухам у него есть. Моя навязчивая идея – размышлять, а не действовать.
Сейчас я могу разговаривать с его трупом. Я могу говорить без пауз и корректировки. Он не может высказать мне те или иные доводы, сказать, что я опозорил себя или ввел себя в заблуждение. Не думать открыто – это преступление, которое он поместил в зал славы ужасов.
Когда я пытаюсь подавить свой гнев, я занимаюсь начертанием слова hwabyung (корейское слово, дословно "болезнь гнева” или "огненная болезнь” - примеч. Переводчика). Это в основном культурная забава, которую я подхватил в интернете. Я был помощником у профессора информатики. Может быть я уже говорил это в колледже. Потом я ушел, чтобы сколотить миллион. Сейчас я пишу желтым карандашом номер 2. Я хочу отметить, инструменты, которые я использую, они только для записи. Я всегда знаю, какой смысл они вкладывают в слова или взгляды, определяю сущность человека. Если кто то думает, что он катится вниз по наклонной, то он и делает это, потому что такова его роль в обществе. Или если они говорят, что его одежда не годиться, он будет учиться быть небрежным в своем гардеробе, именно так демонстрируя свое презрение к ним, но тем же наказывая себя. Я все время в уме составляю речи. Так же, как и вы. Разница в том, что я делаю это постоянно, составляю длинные речи к кому-то, кого я никогда не смогу идентифицировать. Но я начинаю думать, что это он. Передо мной лист бумаги форматом 33х40, белый с синими линиями. Я хочу написать десять тысяч страниц. Но я вижу, что повторяюсь. Я повторяюсь.
Я подошел к телу и обыскал все карманы, но ничего не нашел. Один из карманов был дырявый. На голове была огромная гематома, но я бы не хотел говорить об этом. Мне интересны деньги. Я ищу деньги. У него странная стрижка. На нем нет носков. От тела исходит ужасный запах.
Я воровал электричество от фонарного столба. Я сомневаюсь, что это сравнимо. Воровать электричество со столба и обыскивать мертвого человека.
Я испытал много неудач, но я не один из тех ограниченных людей, которых вы видите на улице, живущих и думающих одним моментом. Я живу у черта на куличиках. Я подбираю вещи с местных тротуаров, это правда. То, что люди выбрасывают, характеризует нацию. Иногда я слушаю свой голос, когда разговариваю. Я говорю с кем-то и слышу собственный голос, как будто со стороны. Дом, в котором я живу, в аварийном состоянии. Окна заколочены городской службой, но я оторвал одну доску для дневного света. Я не живу выдуманной жизнью. Я живу настоящей жизнью, полной жизнью человека среднего класса. Я снес стены, потому что не хочу жить в множестве маленьких комнат, где жили другие люди. Двери и узкие коридоры, целые семьи с их упакованными жизнями, и так много шагов до кровати, и так много шагов до двери. Я хочу жить свободной жизнью ума, где мои ПРИЗНАНИЯ могут процветать.
Бывают моменты, когда я хочу потереться о стену или дверь для взаимного контакта. Мне нужны были его карманные деньги как таковые, а не из-за их большой ценности. Я хотел физически их ощутить.. Я хотел тереть лицо банкнотами, чтобы напомнить себе, почему я его застрелил. Какое-то время я не мог перестать смотреть на тело. Я заглянул ему в рот, проверяя наличие признаков гнили. Вот тогда-то я и услышал звук из его горла. Я думал, он собирается заговорить со мной. Я не возражал бы поговорить с ним еще немного. После того, что мы сказали друг другу за долгую ночь, я понял, что у меня еще есть что сказать. Замечательные темы разговоров пробежали у меня в голове – одиночество и человеческие отходы. Или еще тема – кого я буду ненавидеть, когда никого не останется.
Группа безопасности – это интеллектуальная единица фирмы. Вот кому я позвонил с моими большей частью пустыми опасениями. Я знал, что они будут интерпретировать мои комментарии, как специализированные знания бывшего сотрудника, и будут быстро собирать определенные данные. Мне доставило удовольствие назвать им их имена. Я даже назвал девичью фамилию матери одного из них. Я говорил с напором, детализируя распорядок дня и процедуры. Я залез им в головы, устанавливая контакт. Мне не нужно было нести бремя в одиночку.
У меня есть письменный стол, который я тащил по тротуару через аллею, и вверх по лестнице. Я взял на себя обязательство сделать это в течение двух дней, используя клинья и веревки.
Я никогда не чувствовал возрастного различия между ребенком и мужчиной, мальчиком и мужчиной. В детстве я никогда не был ребенком, если применять именно этот термин. Я всегда чувствовал себя таким как сейчас. Я хотел написать ему письмо, после того как они меня отпустили, но остановился, потому что знал, что это слишком трогательно. Я так же знал, что было что-то в моей жизни, что и должно быть трогательным, но я заставил себя забыть об этом. Факт того, что он никогда не увидит письма, не было проблемой. Главное, что я его видел. Проблема была в том, чтобы писать и смотреть на него самому. Поэтому, я был удивлен, что мне не надо разыскивать и преследовать его, что я неспособен был это сделать. В любом случае различные силы преследуют его, чтобы выяснить умер он или нет.
Как они могли указывать мне где и как жить, несмотря на то, что я сказал им по телефону, все данные, что быстро собрал?
У меня не было наручных или настенных часов. Я думаю о времени в других категориях, думаю, мой личный временной диапазон противопоставлен огромному времени Земли, звезд, беспорядочным световым годам, возрасту вселенной и т.д. Мир должен означать что-то замкнутое. Но ничто не является самодостаточным. Целое состоит из частей. Мои маленькие дни превращаются в световые годы. Вот почему я могу только претендовать быть кем-то. И именно поэтому я чувствовал себя производным от них, работая над страницами. Я не знаю, как бы я себя чувствовал, если бы мне так много писал тот на кого я хочу быть похожим.
У меня все еще есть банк, который я систематически посещаю, чтобы посмотреть в буквальном смысле на последние доллары, оставшиеся на моем счету. Я делаю это для того, чтобы знать, что у меня есть деньги в общественном учреждении. И потому что банкоматы обладают харизмой, которая до сих пор говорит со мной. Я работаю над этим дневником, в то время как труп лежит в десяти футах от меня. Я удивляюсь этому факту. В двенадцати футах. Они сказали, что я не соответствую требованиям, и они разжаловали меня в "низшую валюту”. Я превратился в незначительный технический элемент фирмы, технический факт. У нас с ними была общая работа, и я принял это. Затем они уволили меня без предупреждения и выходного пособия. И я принял это.
Один из моих симптомов – взбалмошное поведение и крайняя рассеянность. Этот синдром известен на Гаити и в Восточной Африке как "безумный порыв”. В современном мире все общее. Какое же это несчастье, если его нельзя разделить с другими? Я не читал для удовольствия, даже когда был ребенком. Я никогда не читал в свое удовольствие. Понимайте как хотите. Я думаю о себе слишком много. Я изучаю себя, и это вызывает у меня отвращение, но это все что мне нужно. Есть я, и ничего кроме. Мое так называемое эго – мудреная штука, которая вероятно не так сильно отличается от вашего, но в тоже время я уверенно могу сказать, что оно энергичное и взрывается от значительности и имеет крупные победы и поражения. У меня есть велотренажер без педали, который кто-то выбросил на улицу.
У меня всегда под рукой сигареты. Я хочу ощущать себя, как писатель с сигаретой. В пачке всегда есть частички табака, которые я тут же слизываю. Мне захотелось понюхать дыхание покойника, он курил сигару неделю назад в Лондоне. Через день я еще больше убедился, что не смогу сделать это. Но потом я все-таки сделал это. Теперь я должен вспомнить почему. Я думал, что провел бы некоторое количество лет в написании десяти тысяч страниц, а затем, вам придется читать это – литература жизни бодрствует и спит, и мечты тоже, и маленькие воспоминания, и все жалкие привычки и утаивания, включая все, что существует вне меня. Но впервые в эту минуту я осознал, что все мысли и произведения в мире не опишут того, что я почувствовал в тот ужасный момент, когда я выстрелил из пистолета и он упал. Так что же осталось, о чем стоит поговорить? Машина пересекла авеню в сторону Вест-сайда и сбавив скорость, двигалвсь через пешеходный переход на красный свет светофора, расталкивая толпы пешеходов.
Голос Торвала вещал, что где-то впереди водопроводная авария.
Эрик увидел своих охранников, по одному с каждой стороны лимузина, которые шли размеренным шагом, одетые в одинаковые синие пиджаки, серые брюки и водолазку.
Один из мониторов показывал столб ржавой грязи, высоко бьющей из отверстия в земле. Ему это понравилось. Другие экраны показывал движение денег. Ряды диаграмм были горизонтальными, а гистограммы прыгали вверх и вниз. Он знал, что там было что-то, что никто не обнаружит, диаграмма, скрытая по своей природе. Скачок в наглядной формулировке, выходящий за рамки стандартной модели технического анализа. Должен быть способ объяснить изменение йены.
Он был голоден. Были дни, когда он хотел есть все время, говорил с людьми, а думал о мясе. Он перестал смотреть на мониторы и взглянул на улицу. Это был богатый район и он опустил окно, рассматривая происходящее на улице. Почти в каждом магазине были ювелирные украшения на витрине, и зазывалы работали по обе стороны улицы, скользя между бронированными грузовиками банка и частными охранными микроавтобусами. Люди смотрели на швейцарские часы и ели в закусочных.
Автомобиль полз как черепаха. Хасиды в сюртуках и высоких войлочных шляпах стояли у входа и разговаривали, казалось мужчины в очках с оправой и густыми белыми бородами, укрылись от суеты улицы. Сотни миллионов долларов каждый день двигались туда и обратно в этих стенах. Деньги, что такое деньги?? Сама сущность понятия была настолько устарелой, что Эрик даже не знал, как думать о них. Деньги - они тверды, блестящи и многогранны. Он никогда не обращал на них внимания, он не знал им счета. Раньше понятие денег ему казалось не самым главным, даже последним понятием в его жизни, но сейчас он видел все по-другому - так, как это есть на самом деле. И деньги были главными, деньги правили миром. Деньги, купюры - они трехмерны, они во всем, что нас окружает. Люди носят деньги и распространяют их. Люди снимают деньги только когда спят или занимаются сексом, но они опять же одевают их для секса или чтобы умереть. Люди носят деньги даже мертвые и погребенные.
На улице было много хасидов - это молодые люди в темных костюмах и фетровых шляпах с бледными и пустыми лицами. Люди, которые, как он думал, видели только друг друга, они исчезали в магазинах или спускались вниз в метро. Он знал, что торговцы и огранщики сидели в задних комнатах, хотя ему было интересно, когда же были заключены сделки, которые сопровождались рукопожатием и еврейским благословением. Он осознал, что Нижний Ист-Сайд был похож на улицу 1920-х годов, алмазный центр Европы перед началом Второй Мировой войны. Что-то типа Амстердама и Антверпена. Он знал историю. На тротуаре сидела женщина с ребенком, жалостно просящая милостыню. Она говорила на языке, который был ему не знаком.. Он знал несколько языков, но не этот. Она как будто приросла к этому участку бетона. Возможно, ее ребенок родился тут же под знаком "Парковка запрещена”, где стояли грузовики FedEx и UPS. Чернокожие носили вывески и шептали что-то по-африкански. Деньги за золото и бриллианты. Кольца, монеты, жемчуг, ювелирные украшения по оптовой цене, антикварные ювелирные изделия. Это был базар, еврейское поселение. Здесь были торгаши, сплетники, торговцы всяким хламом, дилеры и все они вели случайные разговоры. Эта улица была оскорблением для факта самого будущего. Но он откликнулся на это. Он чувствовал это каждым рецептором, каждой клеточкой своего мозга.
Машина остановилась, он вышел из нее и потянулся. Уличное движение впереди было похоже на длинный мерцающий жидкий поток, работающего в холостую металла. Торвал шел по направлению к ним.
"Необходимо изменить маршрут”
"Этого требует ситуация?”
"Да. Во-первых, потому что впереди на улице наводнение, хаос. Во-вторых, президент и его местонахождение. Он движется. И куда бы он ни поехал, наш спутниковый приемник показывает волновой эффект в уличном движении, который может стать причиной столпотворения. В-третьих, похоронная процессия в центре города и теперь движется на запад. Эта процессия состоит из множества транспортных средств и пеших плакальщиков. И наконец, в-четвертых, наблюдается неизбежная странная активность в этом районе.”
"Активность?”
"Неминуемая, природа которой пока неизвестна. Служба безопасности говорит "будьте осторожны.”
Торвал ждал ответа. Эрик смотрел мимо него на большие витрины одного из многих магазинов на улице, в котором не были выставлены ряды драгоценных металлов и камней. Он чувствовал неустанное движение улицы вокруг него, люди, проходящие мимо друг друга, как запрограммированные роботы с жестами и танцами. Они пытались идти не нарушая шаг, потому что нарушение шага это проявление слабости, но они вынуждены были иногда отступать в сторону и останавливаться и почти всегда отводить взгляд. Зрительный контакт – это очень деликатный вопрос. Четверть секунды, когда они делились взглядами, нарушала все договоренности, которые заставляли город функционировать. Кто кому уступает дорогу? Кто смотрит или не смотрит на кого? Какой уровень обиды определяет касание? Никто не хотел, чтобы его касались. Тут существовал пакт о неприкосновенности. Даже здесь, в сутолоке старых культур, тактильные контакты с прохожими, охранниками, покупателями, просто блуждающими дураками, были неприемлемы. Люди не должны касаться друг друга.
Он стоял в поэтичной нише в книжном магазине Gotham Book Mart, листая небольшие брошюры. Он всегда пролистывал тонкие книжки, толщиной в полпальца или меньше, выбирая для чтения поэмы, основанные на размерности стиха. Он искал поэмы в четыре, пять или шесть линий. Он тщательно рассматривал такие поэмы, вдумываясь в каждый намек, и его чувства, казалось, плавают среди белого пространства линий. На страницах были отметки. Белый – был жизненно важен для души стиха. Клаксоны звучали на западе, электрический звон машин экстренных служб, которые иногда называют машинами скорой помощи, застряли в дорожном движении.
Женщина прошла мимо него, и он обернулся, чтобы посмотреть, но было слишком поздно. Эрик не разглядел, была ли это женщина вообще. Он не видел, как она вошла в заднюю комнату, но знал, что она вошла. Он также знал, что должен следовать за Торвалом, который не пошел с ним в магазин. Один из помощников находился перед входной дверью, женщина в магазине коротко бросила взгляд с книги на него.
Дата: Воскресенье, 04.12.2011, 22:51 | Сообщение # 9
Группа: Удаленные
Награды:
Космополис. Часть 1. Глава 8
Эрик прошел через входную дверь в заднюю комнату, где несколько клиентов выкапывали редкие книги с дальних полок. Среди них была женщина, но только взглянув на нее он понял, что она не та кого он ищет. Откуда он это знал? Он не знал. Он проверил офисы и туалеты и потом увидел две двери в этой части магазина. Когда он вошел в первую, она вышла через вторую - та женщина, которую он искал. Он вернулся в центральную комнату и стоял на старых половицах, среди не распакованных коробок, среди аромата ушедших лет, осматривал помещение. Ее не было среди покупателей и персонала. Он понял, что его телохранитель пренебрег своими обязанностями, чернокожая женщина с выразительным лицом, позволяла глазам игриво бродить по направлению к двери справа от нее. Он прошел туда и открыл дверь в коридор, где у одной стены стояли груды книг, фотографии поэтов-социопатов висели на другой. Лестничный пролет вел в галерею этажом выше. На ступеньках сидела женщина, определенно это была она. В ее спокойствии явно различалась легкость осанки, и он разглядел кто она. Это Элис Шифрин, его жена, читает книгу стихов.
-"Почитай мне" - сказал он Она подняла глаза и улыбнулась. Он опустился на ступеньку ниже нее и положил руку на ее щиколотку, любуясь ее кроткими глазами.
-"Где твой галстук?”- сказала она .
-"У меня был медосмотр. Смотрел на свое сердце на экране.” Он провел руками вверх по ее икрам к ложбинке под коленями.
"-Мне не нравится говорить это.”
-"От тебя пахнет сексом.”
-"Это из-за свидания с врачом, ты чувствуешь этот запах??”
-"Я чувствую запах секса вокруг тебя.”
-"Это запах голода”, сказал он. "Я хочу пообедать. Ты хочешь пообедать? Мы люди и нам нужно поесть и поговорить.” Он взял ее за руку, и они змейкой двинулись сквозь толпу в кафе на другой стороне улицы. Человек продавал часы на развернутом банном полотенце на другой стороне тротуара. Длинная комната была забита народом и шумом. Они протолкнулись сквозь толпу и нашли места за стойкой.
-"Я не уверена, что я голодна.”
-"Ешь и поймешь”, сказал он. "Поговорим о сексе.”
-"Мы женаты всего несколько недель. Только несколько недель.”
-"Все в мире – это только недели. Все – это дни. У нас есть только минуты, чтобы жить.”
-"Мы же не хотим начать отсчет времени, не так ли? Или разведем серьезную дискуссию на эту тему?”
-"Нет. Мы хотим заняться сексом.”
-"Займемся и должны.”
-"Мы хотим им заняться”, сказал он.
-"Сексом??.”
-"Да. Потому сейчас самое время чтобы им заняться. Время слишком быстротечно. Что? Ты не знала этого?”
Она посмотрела на меню, которое висело на боковой стене, обескураживая своими масштабами и оформлением. Он вслух процитировал некоторые пункты, которые, как он думал, она может есть. Не то чтобы он знал, что она любила есть. В кафе стоял гул из акцентов и языков. Раздатчик объявлял готовые заказы по громкоговорителю. Клаксоны гудели на улице.
-"Мне нравится этот книжный магазин. Знаешь почему?” сказала она. "Потому что он полуподпольный.”
-"Ты скрываешься? Тебе нравится скрываться? От чего?” Рядом сидели мужчины, которые громко разговаривали о делах, то и дело стуча пальцами и приборами по барной стойке.
"Как шумно”, сказала она наклоняясь к нему, весело шепча ему на ухо.
"Ты была одним из тех молчаливых, задумчивых детей? Все время в тени.”
"А ты?”
"Не знаю. Не думал об этом.”
"Подумай над этим и скажи, что это было.”
"Хорошо. Когда мне было 4 года”- сказал он, "я понял сколько бы я весил на каждой планете солнечной системы.” - "Мило. Мне нравится”- сказала она и поцеловала его в лоб, немного по-матерински. "Какое сочетание науки и самомнения.”
И она долго смеялась, пока он диктовал официанту их заказы. Громкие крики раздавались из туристического автобуса, застрявшего в пробке.
"Когда мы едем к озеру?”
"К черту озеро!”
"Я думала нам нравится озеро. Мы столько планировали, уехать вдвоем. На озере тихо.”
"В городе тихо.”
"Там где мы живем да. Я полагаю да. Достаточно высоко, достаточно далеко. А как на счет твоей машины? Не так тихо, наверное. Ты проводишь там много времени.”
"У меня офис на колесах.”
"Да?”
"Да, так построили этот стреч-лимузин. Они берут базовый блок транспортного средства, режут напополам огромной циркулярной пилой. Затем добавляют сегмент, который удлиняет ходовую часть на десять, одиннадцать, двенадцать футов. В зависимости от желаемого размера. Двадцать два фута если хотите. Пока резали мою машину, я послал им сообщение, чтобы они удлинили ее и сделали шумоизоляцию.”
"Очень удобно. Мне нравится.”
Они разговаривали прижавшись друг к другу как птенцы. Он сказал себе, что она его жена.
"Машина бронирована конечно. Это затруднило шумоизоляцию, но в конце концов, они справились. Мужик сказал, мужик сделал.”
"Это работает?”
"Как это может работать? Нет. Город шумит, когда ест и спит. Городской шум не имеет возраста. Город рождает те же звуки, что и в семнадцатом веке, плюс еще те звуки, которые прибавились с тех времен. Но я не возражаю против шума. Он заряжает меня энергией. Самое важное, что шумоизоляция есть.”
"Изоляция?”
"Да, изоляция. Это то, что в конце концов имеет значение.” Торвала не было видно. Эрик увидел телохранителя, который стоял около кассового аппарата, и казалось изучал меню. Он хотел понять, почему кассы не огорожены витриной, как кассы в музеях в Филадельфии и Цюрихе. Элис посмотрела в свою тарелку с супом, вылавливая из супа кусочки.
"Разве это я хотела?”
"Скажи мне, что ты хотела.”
"Утиный бульон с травами.” Она сказала это с усмешкой, усиливая свой акцент, который на самом деле был экстерриториальным и только чуть-чуть усиливал ее нормальную интонацию. Он внимательно посмотрел на нее, восхитившись изгибом ноздрей и прекрасной маленькой горбинкой на носу. Но поймал себя на мысли, что возможно она совсем не такая красивая. Возможно, у нее есть недостатки. Это был удар по его осведомленности. Может быть, она была посредственной, крайне заурядной. Она была гораздо красивее там, в книжном магазине, когда он принял ее за другую. Он начал понимать, что они выдумали ее красоту вместе, сговорились, создавая фикцию, которая работала на их взаимную мобильность и восхищение друг другом. Они поженились под покровом этого негласного соглашения. Им нужен был финальный аккорд в отношениях. Она была богата, он был богат; она была наследницей, он сделал себя сам; она была образованной, он был беспощадным; она была хрупкой, он был сильным; она была одаренной, он был гениален; она была прекрасной. Это было основой их взаимопонимания, тем, во что они должны были поверить, прежде чем стать парой.
Она неподвижно держала ложку над тарелкой, пока формулировала мысль.
-"Давай не будем, ты сам знаешь, что я права. От тебя разит сексом ”, сказала она, не отрывая взгляда от тарелки с супом.
-"Не было у меня секса, но секс мне нужен. Знаешь почему от меня несет сексом??? Потому что, чем больше я смотрю на тебя, тем больше понимаю кто мы.”
-" Что ты имеешь в виду? О, нет. Не надо.”
-"Да и из-за этого я еще больше хочу заняться с тобой сексом. Потому что это особый вид секса, который имеет элемент очищения. Это средство от разочарования. Противоядие.”
"Тебе необходимо возбуждение, не так ли? Это часть тебя.”
Он хотел укусить ее нижнюю губу. Захватить между зубами и потянуть вниз настолько сильно, чтобы эротично появилась капелька крови.”
-"Ты куда-то собиралась после книжного магазина?” сказал он. "Здесь есть отель.”
-"Я шла в книжный магазин. Мне нравится проводить там время. Я чувствую себя там счастливой. У тебя какие планы?”
-"Стричься.” Она положила руку ему на лицо и мрачно взглянула ему в глаза. В ее взгляде было что то таинственное, непонятное ему.
- "Тебе нужно стричься?”
-"Мне нужно все, что ты можешь мне дать.”
-"Будь вежлив со мной,” сказала она.
-"Мне нужно возбуждение в любом его виде. На той стороне авеню есть отель. Можем начать все сначала или покончить с пылкими чувствами. Пробудить страстные желания – это смысл возбуждения. Мы можем закончить то, что только что начали. Рядом две гостиницы. У нас есть выбор.”
-"Я не уверена, что хочу продолжить.”
-"Нет, хочешь и будешь.”
-"Я тебя прошу. Держи себя в руках”, сказала она. Он взял свой печеночный сэндвич и смачно откусил. Он жевал и разговаривал, отлив себе суп из ее тарелки.
-"Когда-нибудь ты вырастешь”, сказал он "и тогда твоей матери не с кем будет поговорить”.
Дата: Воскресенье, 04.12.2011, 22:54 | Сообщение # 10
Группа: Удаленные
Награды:
Космополис. Часть 1. Глава 9
Что-то произошло позади них. Ближайший к ним бармен разговаривал по-испански, и в его фразе содержалось слово "крыса”. Эрик повернулся на стуле и увидел двух мужчин, одетых в серые спандексы, стоящих в узком проходе между барной стойкой и столами. Они стояли неподвижно, спиной к спине. Каждый из них в правой руке держал крысу за хвост, высоко подняв. Они начали кричать что-то, что он не мог разобрать. Крысы были живыми и изворачивались изо всех сил. Эрик был очарован увиденным, потеряв всякий интерес к Элис. Он хотел понять о чем говорили эти мужчины и зачем они это делали. Они были молоды, одеты в костюмы крыс, он понял, что загораживает путь к выходу. Он стоял перед большим зеркалом, висящим на дальней стене и мог видеть все что происходило в зале в отражении зеркала. Бармены у стойки стояли в нелепом смятении. Двое мужчин отделившись от толпы посетителей, сделав два больших шага в сторону, начали размахивать крысами над головами, вразнобой крича что-то о призраке. Человек, который резал копченую говядину, топтался около своей машины для резки, взгляд застыл в нерешительности, а хозяева заведения не знали как реагировать на это. Несколько людей протиснувшись через кухонную дверь, скрылись, после чего началось всеобщее столпотворение, с перевернутыми стульями и упавшими с них людьми.
Эрик был восхищен и заворожен. Он восхищался этим поступком, каков бы он ни был. Телохранитель был за стойкой и разговаривал по рации. Эрик вытянул руку, показывая ему, что все в порядке. Пусть ситуация развивается. Люди выкрикивали угрозы и проклятия, которые заглушали голоса двух молодых мужчин. Он смотрел на стоящего рядом парня. Он заметно нервничал. Угрозы одна за другой звучали в воздухе, на жестком и вульгарном жаргоне, даже замечания на английском обретали эпический смысл. Он хотел поговорить с парнем, спросить в чем причина и смысл всего происходящего. Бармены вооружились столовыми приборами.
Внезапно мужчины швырнули крыс в зал, заставляя всех замолчать. Животные рассекали хвостами воздух, ударяясь и отскакивая от разнообразных поверхностей, скользя на спинах по столешницам. Два зловещих клубка шерсти долетели до стены, испуская ужасный писк. Мужчины выбежали из кафе громко крича, проклиная всех.
Автомобиль двигался медленно по Шестой авеню, проезжая мимо брокерской фирмы на углу. Окна здания были на уровне улицы, поэтому можно было наблюдать, как в маленьких кабинках работают люди. Женщины и мужчины смотрели на свои мониторы и работали. Внезапно он почувствовал беспечность их обреченности, быстротечность их жизни, полную деградацию личности. Они были ручными сущностями, живущими по команде. Он думал о людях, которые посещали его веб-сайт еще в те дни, когда он прогнозировал падение или взлеты акций, когда прогнозирование было в цене. Тогда он продавал технологию, систему жизни акций на рынке. Он практически благословлял весь сектор, он прямо влиял на удвоение цен на акции и менял мировоззрение. В то время он фактически творил историю рынка, пока эта история не стала монотонной и расплывчатой. Пока эта история не заставила его искать что-то новое, более эффективное. Поиск метода технического анализа коньюктуры рынка, путем экстраполяции уже существующих, его же методов прогнозирования движения денег - вот что стало смыслом его жизни.
Он торговал валютой всех государств, даже стран третьего мира, от современных демократических, до отставших султанатов, от параноидальных народных республик до адских повстанческих регионов, которыми правили обкуренные фанатики. В этом он нашел красоту и точность, скрытые ритмы в колебаниях данной валюты.
Он вышел из кафе с недоеденным сэндвичем в руке. Он доедал и слушал неистовый рэп по стерео системе: вокал Brutha Fez, и в качестве соло-сопровождения скрипка Bedouin. Но изображение на одном из мониторов отвлекло его. На экране был президент в своем лимузине. Это было особенностью администрации президента Мидвуда, президент в "живом” телевещании, доступном во всем мире. Эрик изучал человека. Он спокойно наблюдал за ним в течение десяти минут. Он неподвижно изучал его, не двигался и президент, за исключением машинальных жестов. Глава был без пиджака и сидел не двигаясь. Его мелкие движения были едва уловимы. Эрик изучал его с неистовым интересом. Вот он дернулся и моргнул несколько раз. Его взгляд был пустым, бессмысленным и направленным в никуда. Это был скучный эфир, в котором можно было услышать, как муха прожужжит. Он не чесался и не зевал, и стал напоминать человека, сидящего в скрытой комнате отдыха и ждущего когда его пригласят в эфир на ТВ. Только выглядело это еще более мрачно, потому что в его глазах не отражалось никаких признаков индивидуальности или характера. Казалось, что он существует в какой-то временной дыре, потому что он – президент. Эрик ненавидел его за это. Он разговаривал с ним несколько раз. Он ждал его в желтой гостиной в западном крыле. Он советовался с ним по вопросам определенной важности, и его попросили постоять в сторонке, пока кто-то другой фотографировался с президентом. Он ненавидел Мидвуда за то, что он был вездесущим, таким, каким был он сам. Он ненавидел его за то, что президент был реальной угрозой его безопасности. Он издевался над ним за его женский тип фигуры с отвисшей грудью под чистой белой рубашкой. Эрик мстительно смотрел на экран, думая, что изображение приукрашивает президента. Он был как живой мертвец. Он жил в состоянии непонятного покоя, ожидая пока его оживят.
-"Мы должны думать об искусстве получения прибыли”, сказала она. Она сидела на заднем сидении, на своем месте в мягком кресле, он смотрел на нее и ждал.
-" такое слово есть в греческом языке?”. Он ждал.
-"Хрематистика”, сказала она. "Но мы должны более свободно трактовать это слово, адаптировать его к текущей ситуации. Потому что деньги вращаются. Деньги делают деньги. Богатство ради богатства. И нет никакого другого богатства. Деньги потеряли статус национальной идеи, с тех пор как когда-то давно их стали рисовать. Деньги говорят сами за себя.”
Она обычно носила берет, но сегодня была с непокрытой головой. Вия Кински, его руководитель отдела анализа - маленькая женщина в консервативной деловой рубашке, жилете с вышивкой, в длинной и сто раз стиранной, плиссированной юбке опаздывала на их еженедельное совещание.
-"И конечно они прямо связаны с собственностью. Концепция собственности меняется каждый день, каждый час. Огромные деньги, которые люди вкладывают в землю, дома, яхты и самолеты. Это не имеет ничего общего с самоуверенностью. Собственность больше не имеет власти, индивидуальности и господства. Дело не в вульгарной демонстрации или демонстрации тонкого вкуса, а дело в том, что она больше не имеет веса или формы. Единственное, что имеет значение – это цена, которую ты платишь. Подумай, Эрик. Что ты купишь на свои сто четыре миллиона долларов? Не множество квартир с невероятными видами и частными лифтами. Не вращающуюся спальню с кроватью, напичканной электроникой. Не бассейн или акулу. Разве это права на воздушное пространство? Различные регулирующие датчики и программное обеспечение? И не зеркала, которые говорят тебе, как ты выглядишь утром. Ты платишь деньги, чтобы купить деньги. Сто четыре миллиона. Вот что ты купил. И это того стоит. Количество денег оправдывает себя.”
Машина застряла в пробке между улицами на полпути до места, где Кински должна была сесть к ним в машину, выходя из церкви Святой Марии Богородицы. Это странно, хотя может быть, и нет. Он смотрел на нее. Вия сидела на откидном сиденье. Эрик недоумевал, почему он не знает, сколько ей лет. Ее волосы были пепельно-серые и выглядели так, как будто в них ударила молния, но ее лицо было едва заметным, за исключением большой родинки на щеке.
-"Ох, и эта машина, которую я так люблю. Сияние мониторов. Я люблю мониторы. Блеск кибер капитала. Такой сияющий и соблазнительный. Я ничего не понимаю ни на одном из них.”
Она говорила почти шепотом, и улыбка не сходила с ее лица, загадочно меняясь.
-"Но вы знаете, насколько беспардонной я могу быть, когда дело касается того, что зовется идеей. Идея – это время. Жизнь в будущем. Посмотрите на эти бегающие цифры. Деньги делают время. Хотя обычно говорят, что все наоборот. Показания часов ускоряют рост капитализма. Люди перестают думать о вечности. Они начинают концентрироваться на часах, измеримых часах, человеко-часах, использующих труд более эффективно.”
-"Я хочу кое-что показать вам”, сказал он.
-"Подождите. Я думаю.”
Он ждал. Ее улыбка слегка скривилась. -"Это кибер-капитал создает будущее. В чем измеряются так называемые наносекунды?”
-"Десять в минус девятой степени.”
-"Что это?”
-"Одна миллиардная секунды”, сказал он.
-"Я ничего не поняла, но это говорит мне, насколько строги мы должны быть, для того, чтобы предпринять адекватные меры в мире вокруг нас.”
-"Есть еще зептосекунды.”
-"Хорошо. Я рада.”
-"Йоктосекунды. Одна септиллионная секунды.”
-"Потому что время – это активы корпорации. Время принадлежит системе свободного рынка. Настоящее – гораздо труднее обнаружить. Настоящее высасывается из мира, чтобы дать дорогу будущим неконтролируемым рынкам и огромному инвестиционному потенциалу. Теперь будущее требует нашего настойчивого внимания. Вот почему в ближайшее время что-то произойдет, возможно сегодня”, сказала она, странно посмотрев на свои руки. -"Нужно исправить бег времени. Вернуть мир к более или менее естественному состоянию.”
На южной стороне улицы было мало пешеходов. Они прошли от машины к тротуару, откуда было видно табло с биржевыми сводками. Электронное табло с бегущей строкой, было расположено на офисном здании на другой стороне Бродвея. Кински замерла. Цифры на этом табло сильно отличались от легких, непринужденных новостей, которые крутились на здании Times Tower в нескольких кварталах к югу отсюда. В сотне футов над землей, на экране, одновременно бежали три ряда данных. Финансовые новости, цены на акции, валютные рынки. Деловая активность не прекращалась не на минуту. Неустанный бег цифр и символов, части акции, дроби, значки доллара, потоки информации, международных новостей, все это пробегало слишком быстро, чтобы понять это. Но он знал, что Кински все это поняла.
Ниже, под бегущей строкой, висели часы, показывающие время в крупных городах мира. Он знал, о чем она думает. Не обращает внимания на скорость, при которой становится трудно уследить за тем, что пробегает перед глазами. Скорость – это главное.
Не обращать внимание на необходимое и бесконечное обновление данных, на то, как цифры исчезают с одной стороны бегущей строки и появляются с другой. В этом смысл, толчок, будущее. Мы не рассматриваем поток информации, как спектакль в чистом виде, или информацию, как нечто сакральное, традиционно нечитаемое. Маленькие мониторы в офисе, дома и в машине стали предметом идолопоклонничества, и на удивление собирали толпы людей вокруг себя. Она сказала, "Поток информации когда-нибудь останавливается? Может ли он двигаться медленнее? Конечно, нет. Почему так? Фантастика.”
Он увидел знакомое имя, пробежавшее в бегущей строке. Каганович. Но он упустил контекст, в котором это имя упоминалось. Дорожная пробка начала рассасываться, и они вернулись обратно в машину, с двумя телохранителями, обеспечивающими незаметное сопровождение. На этот раз он сел на банкетку, лицом к мониторам, и из них узнал, что тот контекст, который он упустил в связи с именем Николая Кагановича – была его смерть. Это человек, хвастающийся своим богатством и темной репутацией, владелец крупнейшего российского медиа-конгломерата, чьи интересы варьировались от порно журналов до сделок со спутниками.
Он уважал Кагановича. Этот человек был умным и жестким, даже жестоким в лучшем смысле этого слова. Он и Николай были друзьями, он сказал об этом Кински. Он взял из холодильника бутылку апельсиновой водки и аккуратно налил в два невысоких бокала, и они смотрели новости сразу на нескольких экранах. Она слегка раскраснелась, потягивая свой напиток.
Человек лежал ничком, лицом в грязи, около своей подмосковной дачи. Убитый несколькими выстрелами, после того как вернулся из своей поездки в компанию Albania Online, где он создал сеть кабельного вещания и подписал соглашение о создании тематического парка в Тирании – столице Албании. Эрик и Николай охотились на кабана в Сибири. Он рассказал Кински об этом. Они видели там тигра, мельком, на расстоянии и впечатление от силы чистого превосходства, превосходящую весь его предыдущий опыт. Он описал ей этот момент, драгоценные чувства прошлой жизни, этот вид находящийся под угрозой уничтожения, и бескрайние молчаливые просторы вокруг них. Еще долго эти двое мужчин оставались неподвижными, после того как тигр ушел. Появление огненного тигра в глубоком снегу заставило их почувствовать неясную связь, братство красоты и потери.
Но он был рад видеть этого человека мертвым, в грязи. Репортер продолжал использовать слово "дача”. Он стоял под углом к камере, обеспечивая ясный обзор на дачу, видимую через сосновую аллею. На другом экране комментатор давал расплывчатые справочные материалы о сомнительных деловых партнерах, антиглобалистстких элементах и локальных войнах. Затем она спросила о даче. Найден мертвым, около дачи. Они искали защиты в этом слове, искали уверенность в себе. Это было все, что они знали о человеке и преступлении, что-то русское, что он был убит на своей «подмосковной даче». Эрик был доволен тем, что увидел его, с бесчисленными пулевыми ранениями в тело и в голову. Это было тихое удовлетворение, облегчение от неопределенного давления на плечи и грудь. Смерть Николая Кагановича расслабила, успокоила его. Этого он не сказал Кински. Но он позволил ей порассуждать. Почему нет? Она была его директором по анализу. Так вот пусть и теоретизирует.
"Ваш гений и ваша враждебность были всегда связаны между собой”, сказала она. "Ваш ум превосходит над неприязнью по отношению к другим. Это же относится и к телу, я думаю. Неприязнь способствует долгой жизни. Он был конкурентом в некотором смысле, да? Возможно, он был физически силен и был большой личностью. И несметно богат, этот малый. Все женщины в его власти. Достаточные причины для того, чтобы чувствовать скрытую эйфорию, когда ужасно умирает такой человек. Всегда, всегда есть причины. Не углубляйся в этот вопрос”, сказала она. "Он умер, поэтому вы можете жить”. Автомобиль доехал до угла и остановился. Туристы протискивались сквозь толпу, разговаривая на разных языках. Они двигались то в водовороте, то ползли в толпе, входя и выходя из супермаркетов, кружили торговые тележки. Они стояли ломаной линией, отвернувшись друг от друга, чтобы достать по сниженной цене билеты на Бродвейские щоу. Эрик смотрел, как они переходят улицу, мелкие людишки, по сравнению с богами в нижнем белье на рекламных щитах. Это были андройдные фигуры, очаровательные женщины в мужских шортах, богоподобные мужчины с их рельефными мускулами и выпуклостями в промежности.
Огромные грузовики проезжали через центр, направляясь то ли в швейный квартал, то ли в сторону мясоперерабатывающих доков. Никто не обращал на них внимания. На улице они увидели коренного лондонца продающего детские книги из огромной картонной коробки, то и дело демонстративно рекламирующего свой товар. Эрику показалось, что этот торговец, коренной лондонец был таким же как и старый китаец рядом с ним, который делал акупунктурный массаж. Все были из одного теста, даже бригада ремонтников, которые пытались провести волоконно-оптический кабель из огромной желтой катушки, протягивая его сквозь канализационный люк. Эрик почему то задумался о толпе, о материальном крахе, каждодневном круговороте событий. Красный свет, зеленый свет, закономерность происходящего, неподвижность и износ, исчезновение тех или иных вещей, которое не заметно в быстротечности нашей жизни. Он наблюдал за стариком, который делал лечебный массаж женщине. Поработав над ее спиной, он стал массажировать ей виски, когда она села на кушетку. Ее голова опиралась на специальную мягкую подушку с отверстием для лица. Эрик посмотрел на рекламное объявление, написанное от руки, которое гласило: " Избавление от усталости и паники". Как же все таки, все взаимосвязано, наши потребности и привычки постоянны и неизменны, несмотря на постоянно изменчивую реальность бытия. Старый лондонец повернулся и сказал: "Я же не спрашиваю, где ты взял свои деньги, так и не спрашивай меня, откуда мои книги". Туристы остановились и быстро просмотрели книги, лежащие в коробке. Старый китаец выпрямился, разминая акупунктурные точки женщины за ушами.
Эрик увидел, как люди останавливаются у обменника валюты на юго-восточном углу улицы. Это побудило его открыть люк на крыше и высунуть голову наружу, чтобы посмотреть на курсы валют, пробегающие впереди на здании. Йена по-прежнему росла, вызывая обострение конкуренции по отношению к доллару. Он сидел на откидном кресле лицом к Кински, и в целом описывал ей ситуацию, что он заимствовал йену под крайне низкие процентные ставки и использовал эти деньги, чтобы спекулировать на акциях, что приведет к потенциально высокому уровню доходности. "Пожалуйста. Это ничего не значит для меня.”
Но чем сильнее становится йена, тем больше денег ему нужно, чтобы погасить кредит.
"Стоп. Я не поняла.” Он продолжал так поступать, потому что знал, что йена не поднимается выше. Он объяснял это тем, что есть определенный уровень, которого она не достигнет. Рынок это знал. Существуют колебания и потрясения, которые рынок переносит определенным образом, но не более того. Сама йена знала, что не поднимется выше. Но она поднималась выше, снова и снова. Она покручивала бокал с водкой между ладонями, пока думала. Он ждал. Она носила легкие кожаные мокасины с кисточками и белые носки.
"Мудрым решением было бы отступить, держаться на расстоянии. Я советую вам сделать это”, сказала она. "Да”. "Но есть кое-что, что ты знаешь. Ты знаешь, что йена не может подняться выше. И если ты знаешь что-то и не действуешь в соответствии с этим, тогда ты ничего не знаешь. Это часть китайской мудрости”, сказала она " Если только знать, но не действовать, то это равносильно нечего не знать.” Он любил Вию Кински. "Отступить сейчас будет верным решением. Это была бы цена за жизни других людей. Изложение разумной фразы, которая заставляет тебя поверить, что есть правдоподобные реалии, которые можно отследить и проанализировать”.
"Тогда собственно, что это?”
"Это то, что заставляет вас верить, что есть прогнозируемые тенденции и силы. Когда на самом деле все это - случайные явления. Вы применяете математику и другие точные дисциплины, да. Но, в конце концов, вы имеете дело с неконтролируемой системой. Истерия нарастает высокими темпами, день за днем, минута за минутой. Люди в свободных обществах не должны бояться патологии государства. Мы создаем наше собственное безумие, наши собственные массовые катаклизмы, управляемые умными машинами, над которыми мы уже больше не властны. Безумие большую часть времени едва заметно.
Это просто наш образ жизни” - Закончила она смеясь. Да, он восхищался ее даром убедительной речи, строгой и аргументированной, до конца продуманной. Это то, что ему было нужно в ней. Организованные мысли, вызывающие комментарии. Но было что-то грязное в ее смехе. Он был презрительным и грубым.
"Конечно же, ты знаешь это”, сказала она. Он знал и не знал. Не знал о таком нигилистическом качестве, где все суждения являются необоснованными.
"Порядок есть на каком-то глубинном уровне”, сказал он. "Образец, который хочет, чтобы его увидели”.
"Тогда увидь его”. Он слышал где-то голоса людей.
"Я всегда видел. Но в данном случае он неуловим. Мои эксперты боролись и почти сдались. Я работал над этим, работал, когда спал и когда не спал. Есть сходство между рыночными колебаниями и природой”.
"В эстетике взаимодействия?”
"Да. Но в данном случае я начинаю сомневаться, что найду это сходство”.
"Сомнения. Какие сомнения? Вы не верите в сомнения. Вы говорили мне об этом. Власть компьютеров исключает сомнения. Все сомнения произрастают из прошлого опыта. Но прошлое исчезает. Мы должны знать прошлое, но не будущее. Оно изменяется”, сказала она. "Нам нужна новая теория времени”.
Машина двинулась вперед, в южном направлении, но останавливаясь на следующей улице в ограниченном пространстве, где пересекаются Седьмая авеню и Бродвей. Теперь он более четко услышал голоса, несущиеся над дорожной пробкой, и увидел бегущих людей. Часть толпы шла сюда, а часть рассыпалась по тротуару, испуганная и растерянная, а пенопластовая крыса уклонялась от таксиста на улице. Он высунул голову из люка и посмотрел. Что происходит? Сложно сказать. Обе улицы теперь были заполнены, машины заблокированы и везде люди. Пешеходы убегали на соседние улицы, от бегущей вперед толпы. Толпа не представляла собой четкую линию, а была деформирована, изломана. Были те, кто бежал и те, кто пытался бежать, ища свободное пространство для движения, расталкивая руками спины, чтобы протиснуться сквозь толпу. Он хотел понять, отделить одно от другого, на основе детального наблюдения. Звучали сирены и клаксоны. Многочисленные голоса перекрывали отдельные крики из толпы. Это только затрудняло наблюдение.
Он смотрел на юг, в центр Таймс Сквер. Он слышал, как разбилось стекло, рассыпавшись осколками на тротуаре. Разрозненные беспорядки происходили в нескольких кварталах от Nasdaq Center. Изменялась форма и цвет толпы. Они кишели у входа, и он представил, какое столпотворение было внутри, люди неслись по коридорам в поисках информации, они вламывались в диспетчерские, ломали видеопанели и тикеры.
Что это прямо перед ним? Люди на островке безопасности на дороге покупали со скидкой билеты в театр. Они по-прежнему стояли в очереди, большинство из них, не желали потерять место в очереди, и только вся картинка в целом давала четкое представление.
Голоса, несущиеся из громкоговорителей, были похожи на пение, ту же тональность он слышал в криках молодых людей за обедом. Пенопластовая крыса была теперь на тротуаре, ее несли на носилках, на плечах четыре или пять человек в костюмах крыс, они двигались сюда.
Он увидел Торвала на улице с двумя телохранителями, все трое с разной скоростью осматривали территорию… впечатляюще. Женщина, в профиль похожая на египтянку, или китаянку, наклонилась к левой груди и разговаривала по телефону. Пришло время отправить на пенсию слово "телефон”. Бегущие люди начали появляться с обеих сторон от места, где продавали билеты, большинство в лыжных масках, некоторые останавливались, когда видели машину. Машина заставила их остановиться. Там были полицейские машины, которые двигались по границе поперечных улиц. Он начал чувствовать себя вовлеченным в это. Автобус был набит людьми в защитной экипировке и закрывающих лицо масках.
Водитель-азиат стоял у своего такси, курил, сложив руки на груди, и терпеливо ждал, когда же в этой мировой столице вещи обретут хоть какой-то смысл.
Люди приближались к машине. Кто они? Это были протестующие, анархисты, да кто бы они ни были, хоть разновидность уличного театра или любители настоящих беспорядков. Автомобиль был заблокирован, окружен со всех сторон, машинами с трех сторон и билетной очередью с четвертой стороны. Он видел, что Торвал конфликтовал с человеком, несущим кирпич. Он повалил его, скрутив. Эрик залюбовался этим.
Затем Торвал посмотрел на него. Мимо проехал ребенок на скейтборде, отражаясь от лобового стекла полицейского автомобиля. Было совершенно ясно, что хотел от него его начальник охраны. Двое мужчин долго и злобно смотрели друг на друга. Затем Эрик залез обратно из люка в машину и закрыл люк. По телевизору разъясняли ситуацию. Он налил себе еще водки, и они смотрели, полагаясь на то, что они увидят. Это была акция протеста, и они громили окна сети магазинов и выпускали батальоны крыс в ресторанах и вестибюлях гостиниц. Фигуры в масках передвигались по городу на крышах автомобилей, бросая дымовые шашки в полицейских. Теперь он более четко слышал монотонный звук, который транслировали спутниковые антенны на грузовиках телевизионщиков. Этот звук состоял их шума сирен и автомобильных сигнализаций. Призрак бродит по миру, они плакали. Он наслаждался этим. Подросток на скейтборде рисовал граффити на рекламном дисплее на боку автобуса. Пенопластовая крыса упала и полицейские плотным строем продвигались вперед, скрываясь за щитами. Люди в шлемах двигались с особой жестокостью, что заставило Кински вздохнуть. Протестующие раскачивали автомобиль. Он посмотрел на нее и улыбнулся. По телевизору крупным планом показывали лица, обожженные перечным газом. Объектив камеры поймал человека с парашютом, прыгнувшего с вершины башни неподалеку. Парашют и человек были раскрашены в анархистские, черно-красные полосы а его член был выставлен напоказ, и точно так же раскрашен. Они снова и снова стучали по машине. Снаряды взрывались слезоточивым газом, и полицейские в противогазах бросались в атаку на толпу, как в каком-то страшном мультике.
"Вы знаете, что производит капитализм по Марксу и Энгельсу?”
"Своих собственных могильщиков”, сказал он.
"Но это не могильщики. Это свободный рынок сам по себе. Эти люди фантастическое порождение рынка. Они не существуют вне рынка. Для них не существует места вне рынка, куда они могли бы пойти”. Камера поймала полицейского, преследующего молодого человека сквозь толпу, картинка казалась оторванной от реальности, от настоящего момента.
"Культура рынка всеохватывающая. Она порождает этих мужчин и женщин. Они необходимы для системы, которую презирают. Они дают ей энергию и определяют ее суть. Они ориентированы на рынок. Они торгуют на рынках всего мира. Вот почему они существуют, чтобы укрепить и увековечить систему”. Он смотрел на выплескивающуюся из ее стакана водку, в то время как автомобиль качался туда-сюда. Люди стучали в окна и по капоту автомобиля. Он увидел Торвала и телохранителей, которые вытаскивали людей из-под колес. Он мельком подумал о перегородке между ним и водителем. Она была из кедра, инкрустированная фрагментом мусульманской рукописи на пергаменте конца десятого века, Багдад, бесценна. Она сжала ремень безопасности.
"Вы должны понять”.
"Что?”, сказал он.
"Чем более иллюзорна идея, тем больше людей она захватывает. Вот откуда все протесты. Концепция технологии и богатства. Сила кибер капитала повергает людей в сточную канаву, где они корчатся и умирают. В чем недостаток человеческой рациональности?” Он спросил:"В чем?”
"Он стремится не видеть ужаса и смерти в конце системы, которую строит. Это протест против будущего. Они пытаются сдержать будущее. Они хотят нормализовать его, не дать ему превзойти настоящее”. На улице были горящие машины, металл шипел и плавился, ошеломленные люди медленно двигались в клубах дыма, бродя между машинами и телами, другие бежали, полицейский упал на колени около магазина с фаст-фудом. "Будущее всегда целостно и единообразно. Мы все счастливы там”, сказала она. "Вот почему будущее обманывает надежды. Оно никогда не сбывается. Оно никогда не будет очень счастливым местом, которое мы хотим сделать”. Кто-то бросил мусорную корзину в заднее стекло автомобиля. Кински чуть вздрогнула. Прямо на запад через Бродвей, протестующие построили баррикады из горящих шин. С самого начала казалось, что есть система, цель. Полицейские стреляли резиновыми пулями сквозь дым, который висел высоко над рекламными щитами. Другие полицейские стояли в нескольких футах позади, помогая охране Эрика защищать автомобиль. Он не знал, что думать по этому поводу.
"Откуда мы знаем, когда официально закончится эпоха глобализма?” Он ждал.
"Когда лимузины исчезнут с улиц Манхэттена”. Мужчины мочились на автомобиль. Женщины били наполненные песком бутылки. "Это контролируемый гнев, я бы сказала. Но что случится, если они узнают, что в машине сидит глава Packer Capital?” Она сказала это со злостью, глаза горели. Глаза протестующих тоже горели между красно-черными банданами, которые они носили на головах и лицах. Завидовал ли он им? Ударопрочные стекла покрылись микротрещинами, и он даже подумал, что ему лучше быть там снаружи. "Они работают с вами, эти люди. Они играют по вашим правилам”, сказала она. "И если они убьют вас, то если только вы это им позволите, с вашего молчаливого согласия, как способ вновь подчеркнуть идею, с которой мы живем”.
"Какую идею?” Машина раскачивалась все сильнее, и он смотрел, как ее стакан качался из стороны в сторону, прежде чем она была в состоянии сделать хоть глоток.
"Разрушение”, сказала она. На одном из мониторов он увидел фигуры, спускающиеся по вертикальной поверхности. У него заняло всего лишь мгновение, чтобы понять, что они спускались вниз по веревке по фасаду здания, где висели тикеры.
Дата: Воскресенье, 04.12.2011, 22:57 | Сообщение # 11
Группа: Удаленные
Награды:
"Вы знаете, во что всегда верили анархисты?”
"Да”.
"Скажите мне”, спросила она.
"Желание уничтожать - это творческий порыв”.
"Это тоже признак капиталистического мышления. Насильственное разрушение. Старые отрасли промышленности должны быть решительно устранены. Новые рынки должны быть насильственно утверждены. Старые рынки должны быть вновь разработаны. Уничтожить прошлое и создать будущее.” Она улыбнулась, как всегда незаметно, лишь мышцы дернулись в углу рта. У нее не было привычки выказывать симпатию или антипатию. Как он думал, у нее не было возможности ни для того ни для другого, но сомневался, не ошибся ли он. Они раскрашивали машину из баллончиков, делая адажио на своих скейтбордах. На другой стороне авеню мужчины качались на прикрепленных веревках, пытаясь разбить окна. Башня носила название основного инвестиционного банка, о чем гласила скромная надпись под раскидистой картой мира, и цены на акции танцевали в тускнеющем свете. Совершались массовые аресты, люди из сорока стран с окровавленными головами и лыжными масками в руках. Они не хотели бросать свои маски. Он увидел женщину, снимающую маску и ругающуюся, полицейский тыкал ее под ребра своей дубинкой, и она наотмашь ударила его своей маской по шлему, когда они вышли из объектива камеры, а все экраны дрожали от того что машина качалась.
Его собственное изображение попалось ему на глаза на овальном экране под скрытой камерой. Прошло несколько секунд. Он увидел себя и в шоке отпрянул. Прошло еще чуть больше времени. Он чувствовал себя в подвешенном состоянии, он ждал. Потом был взрыв, громкий и сильный, достаточно близко, чтобы поглотить все вокруг него. Он отпрянул в шоке. Каждый сделал так же. Фраза была частью жеста, знакомым выражением, воплощенным в движении головы и конечностей. Он отпрянул в шоке. Фраза отозвалась в теле.
Машина прекратила раскачиваться. В созерцании есть глубокий смысл. Теперь все кто были там, на улице, были связаны между собой гораздо сильнее.
Бомба была заложена рядом с инвестиционным банком. Он увидел мутные кадры с другого экрана, фигуры бежали по коридору, спотыкаясь, картинка шла с задержкой в десятые доли секунды. Это была зона наблюдения камер башни. Протестующие штурмовали здание, вламываясь в искореженный вход, захватывая лифты и коридоры. Борьба с полицией возобновилась снаружи, стражи порядка направляли пожарные шланги на горящие баррикады, а протестующие скандировали снова, более энергично, с вновь обретенным бесстрашием и духовной силой. Но казалось, что они наконец-то закончили с его машиной. Они притихли на минутку. Он сказал, "Ты видела это?”
"Да. Что это было?”
Он сказал - "Я сидел. Ты говорила. Я смотрел на экран. И вдруг”. "Вы отпрянули в шоке”.
"Да”.
"Потом взрывная волна”.
"Да”.
"Такое раньше случалось?” "Да. Я тестировал нашу систему компьютерной безопасности”.
"Все в порядке?”
"Да. Никто и ничто, во всяком случае, не может произвести такой эффект, не может предвидеть такие вещи”.
"Вы отпрянули в шоке”.
"На экране”.
"Потом взрывная волна. И потом”.
"Отпрянул по-настоящему”, сказал он.
"Чтобы это могло означать”.
Она провела пальцами по родинке на щеке, покручивая ее пока думала. Он сидел и ждал. "Вот еще одна мысль по поводу гениальности”, сказала она. "Гений изменяет условия своей среды обитания”. Ему это понравилось, но он хотел большего.
"Подумайте об этом. Редкие умы могут управлять, только люди с энциклопедическими знаниями, истинные футуристы. Сознание – такое как ваше, сверх помешанное, может иметь точки соприкосновения за пределами общего восприятия.” Он ждал.
"Технология имеет решающее значение в истории цивилизации, а почему? Потому что она помогает нам определять нашу судьбу. Нам не нужен Бог или чудеса, хотя технологии приземлены и в каком-то смысле неизбежны. Они сами по себе, неподвластны никому. Технологии творят будущее и будущее за технологиями". Тикеры прекратили работать после штурма.
"Ты говорила, что будущее нетерпеливо, что оно давит на нас.” "Это теория. Я говорила о теории”, сказа она резко.
Он отвернулся от нее и посмотрел на мониторы. В верхней строчке электронного дисплея на авеню напротив, транслировалась строка следующего содержания:
ПРИЗРАК БРОДИТ ПО МИРУ
ПРИЗРАК КАПИТАЛИЗМА.
Он узнал вариант известного высказывания коммунистического манифеста. Призрак коммунизма не дает покоя Европе с 1850 года. Они были смущены и сбиты с толку. Но его уважение к изобретательности участников протеста быстро росло. Он высунул голову в люк, к дыму и газу, которые витали в воздухе от горящих шин, и подумал, что он астронавт, высадившийся на газовую планету. Фигура в мотоциклетном шлеме взобралась на капот автомобиля и начала ползти через крышу. Торвал поднялся и стащил его на землю, где за него принялись телохранители. Они были вынуждены использовать электрошокер, чтобы усмирить его, и разряд тока отправил мужчину в другое измерение. Эрик едва заметил треск и электрический разряд тока, который пробежал между электродами. Он взглянул на второй тикер, тот начал работать, по нему помчались слова:
КРЫСА СТАЛА ДЕНЕЖНОЙ ЕДИНИЦЕЙ.
У него заняло мгновение, чтобы понять и осмыслить слова. Он, конечно, узнал их. Они были из поэмы, которую он недавно читал, одну из более длинных поэм, которую он выбрал для исследования. Эта реплика, часть реплики была из хроники осады города. Это было волнующее чувство, его голова была в клубах дыма, он видел борьбу и гибель вокруг себя, видел как мужчины и женщины продолжали неповиноваться, размахивая трофейными футболками Nasdaq, он понял, что они читали ту же поэму, что и он.
Он сидел достаточно долго, вынул из гнезда веб-телефон и прикупил еще йены. Он вложил в йену ошеломительное количество денег. Он хотел купить всю йену, которая только была. Затем он вновь высунул голову наружу, чтобы посмотреть на слова, которые прыгали напротив на сияющем сером фасаде. Полиция, в лице спецподразделения, предприняла штурм здания. Ему нравились спецподразделения. Они были одеты в каски и бронежилеты, мужчины были вооружены автоматическим оружием, оно было каркасным, легким, имело остов и не имело "тела”. Происходило что-то еще. Словно какая-то дыра в пространстве, снова он не был уверен в том, что видел, как галлюцинация. Всего в тридцати ярдах от него, на тротуаре сидел мужчина, скрестив ноги, тряся ими, чтобы сбить пламя. Он был достаточно близко, чтобы увидеть, что мужчина носил очки. Мужчина горел. Люди отвернулись, припав к земле и обхватив голову руками. Другие в полном смятении пытались выпутаться из бездны хаоса происходящего на улице. Кто-то проходил мимо, кто-то бежал, кто-то карабкался на коленях, ничего не понимая. Другие просто неподвижно наблюдали за суматохой, с тупыми, ничего не выражающими лицами.
Когда внезапно, порывами подул ветер, пламя окутало человека, но мужчина оставался неподвижен, его лицо было ясным, и Эрик видел, как его очки расплавились и потекли ему на глаза.
Дата: Воскресенье, 04.12.2011, 22:58 | Сообщение # 12
Группа: Удаленные
Награды:
Космополис. Часть 1. Глава 10
Послышались стоны. Мужчина начал вопить. Две женщины сидели на бордюре и плакали. Они закрыли голову руками. Другая женщина хотела сбить огонь, но только подошла ближе, размахивая своей курткой, чтоб не ударить мужчину. Он медленно трясся, а голова горела независимо от тела. Была брешь в огне. Его рубашка сгорела, от нее остались только клочья, его кожа почернела и пузырилась, запах начал ощущаться в воздухе, запах горелого мяса, смешанный с бензином. Канистра с бензином стояла рядом с его коленом и тоже горела, она зажглась, когда он сжег себя. Не было пения монахов в коричневых рясах или монахинь в серой одежде. Казалось, что он сделал это самостоятельно. Сложно было понять, был он молод или нет. Он совершил акт самосожжения из твердых убеждений. Они хотели, чтобы он был молод и действовал под воздействием убеждений. Эрик считал, что даже полиция этого хотела. Никто не хотел, чтобы этот человек был просто невменяемым. Это обесчестило бы их действия, их риск, всю работу, которую они сделали вместе. Он не был больничным психом в тесной комнате, который страдает чем-то, и слышит голоса в голове. Эрик хотел представить боль этого человека, его выбор, ужас, который ему пришлось испытать. Он попытался представить его утром в кровати, смотрящего по сторонам, обдумывающего свой поступок до этого момента. Должен был он пойти в магазин и купить коробку спичек? Он представил телефонный звонок кому-то очень далекому, матери или возлюбленной. Съемочные группы меняли место, отходя от спецподразделения, которое повторно штурмовало здание напротив. Операторы подбежали к углу, здоровые мужики бежали на полусогнутых ногах, камеры подпрыгивали у них на плечах, они приблизились в горящему человеку. Эрик залез обратно в машину и сел на откидное сиденье, лицом к Кински. Несмотря на избиения и отравление людей газом, тряску от взрывов, нападение на инвестиционный банк, он думал, что есть что-то театральное в этом протесте, что-то чарующее, даже в парашютах и скейтбордах, пенопластовой крысе, в ловком нападении и перепрограммировании биржевых тикеров на поэзию и Карла Маркса. Он думал, что Кински была права, когда сказала, что это рыночная фантазия. Это была тень сделки между государством и протестующими. Протест – это форма физиологической гигиены, чистки и смазки организма. Это в десятитысячный раз подтверждает проницательность инноваций рынка, его способность гибко формировать самого себя, поглощая все вокруг себя. Теперь смотрите. Человек в огне. Все экраны за Эриком пульсировали этим изображением. Все действия как будто остановились, протестующие и полиция топтались на одном месте и только камеры сталкивались друг с другом. Что это изменило? Все, подумал он. Кински ошибалась. Рынок не является всеобъемлющим. Рынок не может претендовать на этого человека или ассимилировать его поступок, ничем не приукрашенный и ужасный. Это вне его досягаемости. На ее лице была словно маска. Она была подавлена. Салон автомобиля сужался в задней части, придавая значимость месту, где она сидела, его месту, и он знал, как ей нравится сидеть в кожаном кресле и плавно двигаться по городу день и ночь, говоря со своего пьедестала. Но сейчас она была удручена и не смотрела на него. Врачи бригады скорой помощи медленно двигались сквозь толпу, используя свою каталку, чтобы расчистить путь. Сирены гудели с прилегающих улиц. Тело перестало гореть и по-прежнему находилось в сидячем положении и дымилось. Вонь от тела разносилась ветром. Ветер усилился, начиналась гроза, и где-то вдалеке гремел гром. Чуть в стороне от машины стояли два человека, смотрели мимо друг друга, с видом формального невмешательства. Вид машины просто ошеломлял. Она была густо раскрашена красно-черной краской. На ней было множество вмятин и проколоты шины, длинные глубокие царапины, следы от ударов и сколы краски. На машине были места, где следы от мочи сохранились и проступали чуть ниже граффити. Торвал сказал, "Сейчас”. "Что?” "Сообщение от службы охраны относительно вашей безопасности.” "Немного поздно, не так ли?” "Это особое и категоричное сообщение.” "Существует угроза?” "Уровень опасности красный. Обстановка критическая. Это означает, что наступление уже началось.” "Теперь мы знаем.” "И теперь мы должны предпринять какие-то действия, исходя из этих знаний.” "Но мы все еще хотим то, что хотим”, сказал Эрик. Торвал привел в порядок свои мысли и посмотрел на Эрика. Казалось большим преступлением нарушить логику тайных взглядов, оттенков голоса и других параметров их невербальных отношений. Это был первый раз, когда он был вынужден так открыто изучать Эрика. Он посмотрел и кивнул, следуя своему мрачному ходу мыслей. "А мы хотели стрижку”, сказал ему Эрик. Он заметил лейтенанта полиции с громоздкой рацией уоки-токи (ходилка-говорилка). Эрик пришел в недоумение от взгляда на рацию. Он хотел спросить, зачем полиция до сих пор использует такую штуковину. Вообще, зачем ее назвали таким идиотским названием, что за рифма уоки-токи??? Что за древнее название эпохи индустриальных излишеств во времена светлых умов и продвинутых технологий. Он вернулся в машину и стал ждать, когда рассосется пробка. Люди начали расходиться, несколько человек в банданах все еще защищались от попадания в глаза остатков слезоточивого газа и от полицейских камер. Все еще происходили местные локальные стычки, немногочисленные и разрозненные, мужчины и женщины бежали по битому стеклу, которым были покрыты тротуары, другие освистывали полицейских, стоящих на "островках безопасности”. Он сказал Кински, то что услышал. "Они правда думают, что угроза реальна?” "Статус СРОЧНО.” Она была в восторге, вновь стала самой собой, улыбаясь про себя. Затем она посмотрела на него и разразилась смехом. Он не был уверен в том, что здесь такого смешного, но оказалось, что он смеется тоже. Он чувствовал себя вполне адекватно, чувствовал взрыв самореализации, который одухотворял и просветлял. "Это интересно, не так ли?” сказала она. Он ждал. "О людях и бессмертии?” Они прикрыли сожженное тело и увезли прочь в полувертикальном положении. На улице были крысы, и падали первые капли дождя и свет сверхестественным образом радикально менялся, что совершенно естественно на самом деле, и все удивительные предчувствия, сошедшие с небес, это просто драма человеческих измышлений.
"Вы живете в башне и парите в небесах и остаетесь безнаказанным Богом.” Она нашла это забавным. "И вы купили самолет, советский или постсоветский, стратегический бомбардировщик. Я почти забыла об этом. Чтобы разрушить небольшой город? Это так?” "Это старый ТУ-160. НАТО зовет его Блекджек. Он был разработан около 1988 года. Несет ядерные бомбы и крылатые ракеты”, сказал он. "Но они в сделку не входили.” Она захлопала в ладоши, и при этом выглядела счастливо и очаровательно. "Но вам все равно не позволят летать на нем. Вы можете летать на нем?” "Могу и полечу. Они не позволили бы мне летать, если он был бы вооружен.” "Кто не позволил?” "Государственный департамент. Пентагон. Бюро по алкоголю, табаку и огнестрельному оружию.” "Русские?” "Какие русские? Я купил его на черном рынке дешевле пареной репы у бельгийского торговца оружием в Казахстане. Вот откуда берется весь мой контроль, в течение получаса. Тридцать один миллион долларов США.” "Где он сейчас?” "Припаркован в ангаре, в штате Аризона. Ждет запасных частей, которые никто не может найти. А я езжу постоянно туда и обратно.” "Зачем?” "Посмотреть на него. Он же мой”, сказал он. Она закрыла глаза и задумалась. Экраны показывали графики и диаграммы, обновленную информацию о рынке. Она так плотно сцепила руки, что вздулись вены и пальцы налились кровью. "Люди не будут умирать. Разве это не принцип новой культуры? Люди будут поглощены потоками информации. Я ничего не знаю об этом. Компьютеры умрут. Они умрут в их нынешней ипостаси, они умрут как отдельные единицы. Системник, монитор, клавиатура. Они сольются с текстурой повседневной жизни. Это так или нет?” "Даже слово "компьютер”. "Даже слово "компьютер”- звучит отстало и глупо.” Она открыла глаза и, казалось, смотрит прямо сквозь него, говоря почти шепотом. Он начал представлять себе ее прижавшуюся калачиком к его груди, ночью, при свечах, не сексуально или демонически одержимую, а вторгшуюся в его чуткий, прерывистый сон, чтобы нарушить его сон своими теориями. Она говорила. Это было ее работой. Она была рождена для этого и ей платили за это. Но во что она верила? Ее глаза были загадкой. По крайней мере для него, они были тусклые, серые, отчужденные, неживые, временами загорались от вспышек озарения или догадок. Где была ее жизнь? Что она делала, когда возвращалась домой? Кто ждал ее дома, кроме ее кошки? Он полагал, что там должна быть кошка. Как они могли говорить о таких вещах? Им не стоит это обсуждать. Он подумал, что это было бы нарушением доверия, спросить была ли у нее кошка, тем более муж, любовник или страховка жизни. Что ты делаешь в эти выходные? Такой вопрос был бы формой оскорбления. Она бы отвернулась, злая и униженная. Он запоздало подумал, что у нее выразительный голос, кривая улыбка. Дайте ей тему для размышления, и она исчезнет. "Я ничего не поняла”, сказала она. "Микрочипы очень малы и мощны. Человек и компьютер слились. Это за пределами моего понимания. И начинается бесконечная жизнь.” Она остановилась на минуту, чтоб посмотреть на него. "Должна ли слава смерти великого человека выступать против его мечты о бессмертии?” Обнаженная Кински на его груди. "Мужчины думают о бессмертии. И не важно, что при этом думают женщины. Мы слишком малы”, сказала она. "Исторически, великие люди живут вечно, даже если они наблюдают за строительством собственных монументальных гробниц на противоположном берегу реки, на западном берегу, где садится солнце.” Яркая картина - Кински в его кошмаре, комментирующая события в нем. "Вот вы сидите здесь, строите большие планы. Зачем умирать, когда вы можете жить на диске? На диске, а не в гробнице. Идея за пределами тела. Разум – это все, чем вы когда-либо были или будете, ни усталости, ни смущения, ни вреда. Для меня загадка, как такое может случиться? Когда-нибудь это произойдет? Раньше, чем мы думаем, потому что все, происходит раньше, чем мы предполагаем. Возможно уже сегодня. Может сегодня тот день, когда все случится, к лучшему или к худшему, вот так, бум, и все.” Сгущались сумерки, только серебряные проблески в воздухе, он стоял у своей машины, смотрел как такси отделялись от безликой толпы. Он не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он чувствовал себя так хорошо. Сколько времени прошло? Он не знал. Восстановили нормальное функционирование тикера, йена показала новую силу, надвигаясь на доллар микроскопическими шагами каждую сикстилионную долю секунды. Это было хорошо. Это было прекрасно и правильно. Это повергло его в раздумья о зептосекундах и наблюдении безжалостного бега чисел. Биржевые тикеры были в порядке. Он наблюдал, как по экрану проносились большие неприятности, он чувствовал себя странным образом очищенным, наблюдая как падают цены. Это оказывало на него почти сексуальное воздействие, и он откинул голову назад и открыл рот небу и дождю. Лил дождь и очищал просторы Таймс Сквер, его слабо освещенные рекламные щиты и баррикады из шин впереди, тянущиеся от 47-й улицы на запад. Дождь – это прекрасно и драматически правильно. Но опасность даже лучше. Он видел несколько туристов, крадущихся по Бродвею, под зонтиками, чтобы посмотреть на обугленные пятна на тротуаре, где поджег себя мужчина. Это выглядело мрачно и навязчиво, но было правильно с точки зрения данного момента и дня. Но реальная угроза – это вещь, которая заставляла его двигаться и стимулировала его. Было приятно чувствовать дождь на лице, кислый запах – это тоже хорошо и правильно. От его машины пахло мочой, и было во всех этих несчастьях какое-то трепетное удовольствие и радость. Но угроза смерти на грани ночи говорила ему о некоторых законах судьбы, которые он всегда знал, и которые прояснятся со временем. Теперь он мог начать дело жизни.
Дата: Воскресенье, 04.12.2011, 23:01 | Сообщение # 13
Группа: Удаленные
Награды:
Космополис. Часть 2. Глава 1
У нее была смуглая, шоколадная кожа и четко очерченные скулы. Губы были сочными и полными от блеска. Ей нравилось, когда на нее смотрели и делала процесс раздевания достоянием общественности, открытием, не имеющим национальных границ с некоторым элементом показного вызывающего поведения. На ней был бронежилет ZyloFlex, когда они занимались сексом. Это была его идея. Она сказала, что пуленепробиваемое волокно было легким, мягким и в то же время прочным. Это была Кендра Хейс. В его присутствии она чувствовала себя легко и непринужденно. Какую-то секунду они лукаво смотрели друг на друга. Он ласкал ее тело языком, оставляя страстные влажные дорожки. -"Ты тренируешься?” сказала она. -"Шесть процентов жира в организме. Это цифра должна была стать моей целью. Но потом я обленился.” -"И что ты делал для этого?” -"Занимался на тренажерах по утрам и бегал в парке по вечерам.” У нее была кожа цвета корицы, или красновато-коричневая, или смесь меди и бронзы. Он удивлялся, чувствовала ли она себя особенной, когда ехала в лифте или думала о ланче. Она пролила алкоголь на бронежилет и вылила оставшийся скотч из гостиничного бара в окно. Ее одежда лежала на кресле. Он хотел провести день в молчании, в комнате для медитации, просто смотря на ее тело и лицо. Как упражнение в Дао, или голод разума в Йоге. Он не спрашивал ее, знала ли она что-то о реальной угрозе. Ему были неинтересны детали, пока неинтересны. Торвал многое ему не говорил, но так или иначе, есть телохранители. -"Где он сейчас?”, спросил Эрик -"Кто?”, ответила она -"Ты знаешь”, сухо ответил он --". Торвал в холле, смотрит кто приходит и уходит, а Данко - снаружи.” -"Кто такой Данко?”- удивленно спросил Эрик -"Данко - мой напарник”, ответила она. -"Он новичок?” -"Я новичок", сказала она." Он прикрывал твой тыл какое-то время, со времен войны на Балканах. Он ветеран.” Эрик сидел, скрестив ноги на кровати. Он жевал арахис и смотрел на нее. -"Что он собирался сказать тебе об этом?” - спросил Эрик -"Торвал? Ты о нем говоришь?” Она была удивлена. "Скажи его имя.” -"Что он собирался сказать тебе?” -"Просто, что ты в безопасности, что это его работа”, сказала она. "Мужчины – собственники. Что? Ты не знал? Я слышала что говорят обо мне, но дело в том, что технически я уже час как не на дежурстве. Поэтому это мое время и мне решать, как его проводить.” Она ему нравилась. Он знал, что Торвал возненавидит ее, если узнает, что Эрику она нравится. Торвал возненавидел бы ее всем сердцем за это. Он проводил недели, свирепо смотря на нее из под нахмуренных бровей. -"Ты считаешь это интересным?” Она спросила: "Что?” -"Защищать кого-то от опасности?” Он хотел, чтобы она немного подвинулась влево. Так, чтобы свет от настольной лампы, стоящей неподалеку падал тенью на ее бедра. -"Почему ты готова так рисковать своей жизнью?" - спросил Эрик -Может быть, потому что ты стоишь этого”, сказала она. Она опустила палец в свой стакан, забыв облизать его. "Может быть дело в деньгах. Больших деньгах, которые ты платишь мне. Риск? Я не думаю о риске. Я полагаю, риск – твоя прерогатива. Ты человек, балансирующий на грани.” Она думала, что это смешно. -Но разве это интересно?”- удивленно расспрашивал Эрик "Интересно находиться рядом с человеком, которого кто-то хочет убить”- ответила Кендра. "Ты знаешь, что они сказали, не так ли?” – не унимался Эрик. -Что?” "Логическим продолжением бизнеса является убийство.”- Саркастично ответила Кендра. Это тоже казалось ей смешным. "Подвинься немного левее”, попросил он. "Туда. Да. Отлично.” Ее кожа была красно-бурой, а волосы заплетены в африканские колоски по всей голове. "Какое оружие он дал тебе?” - спросил он. "Электрошокер. Он не полностью доверяет мне, чтобы дать убойное оружие.” Она подошла к кровати и взяла стакан с водкой из его руки. Он продолжал бросать арахис в рот. "Ты должен есть более здоровую пищу" Эрик ответил: "Сегодня особенный день. Сколько вольт в твоем оружии?” "Сто тысяч. Поражает твою нервную систему, роняет тебя на колени. Вот так”- сказала она. Она капнула несколько капель водки на его член. Кожа стала жечь, все горело. Она засмеялась, когда сделала это, а он хотел, чтоб она сделала это снова. Наклонив стакан, она маленькой струйкой поливала алкоголь на его тело. Ручеек из водки растекался и она наклонилась, чтобы слизать его языком. Она стояла на коленях, раздвинув ноги, языком лаская его член. В каждой руке Кендра держала стакан с выпивкой. Она пыталась сохранять равновесие, пока они предавались сексуальным утехам. Он допил ее скотч и ел арахис горстями, пока она была в душе. Он смотрел, как она принимала душ и думал, что она женщина с миллионами тайн в душе. В каком-то смысле она никогда не будет голой. Затем он стоял у кровати и смотрел, как она одевалась. Ее время закончилось, она надела бронежилет, брюки, потом обувь, и прикрепляла кобуру к поясу, когда заметила, что он стоит в трусах. Он сказал:- "Оглуши меня. Достань электрошокер и примени его. Я хочу, чтобы ты сделала это, Кендра. Покажи мне, на что похоже это чувство. Оглуши мое ДНК. Давай, сделай это. Нажми на кнопку. Я хочу прочувствовать все вольты, которые есть у этого оружия. Сделай это. Сейчас же.”
Машина была припаркована недалеко от отеля, через дорогу от Бэрримор, где собрались курильщики на перекур во время антракта, скрывшись под навесом. Он сидел в машине, покупал йену, и смотрел, как несколько его фондов погружаются во мглу на нескольких экранах. Торвал стоял под дождем, сложив руки. Одинокая фигура на улице, стоящая перед пустыми погрузочными платформами. Взрывной рост йены освободил его разум. Он почувствовал свободу действий и мыслей, полностью дистанцировшись от необходимости принятия конкретных действий. Он не искал причин и ответов на вопрос почему люди терпят неудачу, а животные нет. Возможно, ему помог электрошокер. Он обмяк на десять или пятнадцать минут, и скатился на гостиничный ковер. Его тело тряслось от электрического разряда, но при этом он находился в странном восторге, лишенный способности мыслить. Теперь он мог трезво видеть сложившуюся ситуацию. Курсы валют повсеместно падали. Повсюду банкротились банки. Он нашел коробку с сигарами и закурил. Стратегические аналитики не могут объяснить скорость и глубину падения. Они просто открывают рты и говорят какие-то слова. Он знал, что всему причина - йена. Его действия в отношении йены вызывают бурю эмоций. Он привлек очень много заемных средств, портфель ценных бумаг его большой и процветающей компании, которая связана со многими стратегическими учреждениями. Все взаимно уязвимы, поэтому вся система находится в опасности. Он курил и наблюдал, чувствуя силу, гордость, глупость и превосходство. Ему было скучно, и он испытывал пренебрежение. Они делали слишком много. Он думал, что все закончится через день или два. Эрик как раз собирался сказать кодовое слово водителю, когда заметил, что люди под навесом пялятся на его побитую и разукрашенную машину. Он опустил окно и посмотрел более пристально на одну из женщин, стоящую там. Сначала он подумал, что это Элис Шифрин. Так иногда он думал о своей жене. Он всегда назвал ее полным именем, наверное все из-за ее относительной известности в колонках светской хроники и книгах о моде. Он так и не понял, кто это был, потому что ее загораживали люди, а сама женщина держала в руках сигарету. Он открыл дверь, и вышел на улицу. Торвал шел рядом, умело сдерживая ярость. -"Мне нужно знать, куда ты собрался” – сказал он. -Стой здесь и изучай обстановку”, ответил Эрик. Когда он подошел, женщина отвернулась. В профиль она была похожа на Элис. "С каких это пор ты куришь?” - спросил Эрик Она ответила не поворачиваясь, говоря на расстоянии. -"Я начала курить, когда мне было пятнадцать. Это одна из тех вещей, какими занимаются девочки. Курение говорит ей о том, что она больше, чем просто тощее тело, на которое никто не смотрит. Это несомненная драма в ее жизни.” -Она замечает себя. Затем ее замечают другие. Потом она выходит замуж за одного из них и они идут ужинать”, сказал он. Торвал и Данко стояли по обе стороны лимузина. Он медленно двигался по улице в свете огней такси. Семейная пара оценивала перспективы немедленно поесть где-нибудь. Один из экранов отображал путеводитель по ресторанам, и Элис выбрала старый, проверенный, мало кому известный бистро. Эрик выглянул в окно и увидел какое-то захолустье на углу. Забегаловка называлась «Маленькое Токио». В заведении никого не было.
Дата: Воскресенье, 04.12.2011, 23:02 | Сообщение # 14
Группа: Удаленные
Награды:
Космополис. Часть 2. Глава 2
"Ты носишь кашемировый свитер?” - спросил Эрик.
"Да.”- ответила Элис.
"Он бежевый” - задумчиво сказал Эрик.
"Да”- монотонно ответила на вопрос Элис. "А это твоя юбка ручной работы с бисером?”- продолжал Эрик. "Да.” - ответила Элис. "Я заметил. Так как тебе пьеса?” - продолжал разговор Эрик. "Я ушла в антракте, ты не заметил?”- сухо отвечала Эллис. "О чем была пьеса, и кто в ней играл? Видишь, я поддерживаю разговор”- навязчиво продолжал Эрик "Я поддалась импульсу. Аудитория была немногочисленной. Через пять минут после того как занавес поднялся, я поняла почему.”- ответила Элис. Официант стоял у столика. Элис заказала зеленый салат и маленькую бутылку минеральной воды без газа. Эрик заказывал: "Дайте мне сырую рыбу, отравленную ртутью.” Он сидел лицом к улице. Данко стоял за дверью. "Где твой пиджак?”, спросила Элис "А где мой пиджак?”, удивился Эрик "До этого ты был в пиджаке. Где твой пиджак?” "Потерял в суматохе, я полагаю. Ты видела машину? Мы были под атакой анархистов. Всего два часа назад они организовали глобальную акцию протеста. Давай забудем об этом", ответил Эрик "Мне хотелось бы забыть кое-что еще”- уныло ответила Элис "Ты чувствуешь запах арахиса, который я ел.” "Ты думаешь, я не видела, как ты выходил из отеля на улицу, когда я стояла у театра?”-саркастично сказала Элис Как же ему это нравилось! Это ставило ее в неловкое положение. Она играла в детектива, а он по мальчишески изобретательски увиливал от ответа. "Я могу сказать тебе, что это было экстренное заседание моих сотрудников, о том как справиться с кризисом. Ближайший конференц-зал был в отеле. Или я мог сказать тебе, что должен был использовать мужской туалет в холле. Туалет есть в машине, но ты об этом не знаешь. Или я ходил в тренажерный зал в отеле, чтобы снять напряжение дня. Я могу сказать тебе, что провел час на беговой дорожке. Потом я пошел плавать, если там был бассейн. Или я поднялся на крышу, чтобы посмотреть на вспышки молний. Мне нравятся молнии, когда идет дождь, это редкое качество в наши дни. Или бар в машине был пуст, и я вышел выпить в бар в холле, где есть всегда свежий арахис.” Официант сказал: "Приятного аппетита!” Она посмотрела на свой салат и начала есть. Она проковыряла в нем ямку, рассматривая его на предмет съедобности, а не просто мяла его. "В этот отель ты хотел меня взять?” "Нам не нужен отель. Мы можем сделать это в дамской комнате. Мы пойдем куда-нибудь на захолустную аллею и будем греметь мусорными баками. Смотри. Я пытаюсь наладить контакт всеми доступными способами, пытаюсь увидеть и услышать, заметить твое настроение .Я заметил в какой ты одежде. Я внимателен. Это важно. Твои чулки чистые? Я понимаю это. Как люди выглядят, что люди носят.” "Как они пахнут”, сказала она. "Не возражаешь, если я так скажу? Или я слишком придираюсь? Я скажу тебе, в чем проблема. Я не знаю, как быть равнодушной. Я не могу справиться с этим. И это делает меня восприимчивой к боли. Другими словами – это причиняет мне боль" - нервно сказал Элис "Это хорошо. Мы похожи на разговаривающих людей. Разве не так люди разговаривают?” "Откуда я знаю?” Он глотнул сакэ. Наступила длинная пауза. Он сказал: "Моя простата ассиметрична.” Она посмотрела на него с некоторым беспокойством и спросила: "Что это значит?” "Я не знаю”- ответил он Они определенно притирались друг к другу, разделяя тревоги и эмоции. "Тебе нужно встретиться с доктором.” "Я был у доктора. Я вижу его каждый день.”
Каким –то неведомым образом эта забегаловка, эта странная улица дали ему ощущение спокойствия. Они тихо шептались. Он даже не думал , что они настолько близки. "Ты только что видел доктора?” "От него я и узнал.” Они обсуждали это. Росла торжественность момента, какая-то смешная искорка пробежала между ними. Может быть, и есть юмор в каких-то частях тела, дисфункция которых медленно убивает тебя. Пока одни оказываются в кровати на грязных простынях, другие курят в фойе. "Смотри. Я женился на тебе из-за твоей красоты, но тебе не обязательно быть красивой. Я женился на тебе в некотором роде и из-за денег, из-за их истории, денег которые копились несколько поколений, в течение мировых войн. Это не то, что мне нужно, но немного истории не помешает. Семейные адвокаты, которым поручено вести семейные дела. Старинные винные погреба.. Семейные вечера дегустации вин. Распивать вместе мерло. Это глупо, но мило. Бутылки вина в наследство. Скульптуры в саду в стиле эпохи Ренессанса. Старинная вилла, окруженная лимонной рощей. Но тебе необязательно быть богатой.” "Мне должно быть все равно?”- разочаровано спросила Элис Она заплакала, не сдержав слез. Он никогда не видел ее плачущей и почувствовал себя немного беспомощным. Он протянул руку. Она так и осталась там, между ними. "Ты носил тюрбан на нашей свадьбе”- всхлипывала Элис «Да.» «Моей маме это понравилось,» - продолжала она. "Да. Но я чувствую, что изменился. Ты смотришь в меню? У них есть мороженое с зеленым чаем. Оно тебе понравится. Люди меняются. Сейчас я знаю, что важно для меня" "Пожалуйста, ты говоришь такие скучные вещи.” "Сейчас я знаю, что важно.” "Хорошо, но обрати внимание на скептический тон”, сказала она. "Так что теперь важно?” "Быть в курсе того, что происходит вокруг меня. Понимать другого человека, чувства другого человека. Знать, одним словом, что важно. Я думал, что ты должна быть красивой. Но это больше не так. Это было правдой, но сегодня утром. Не все, что было правдой раньше, осталось правдой сейчас.” "Это означает, как я понимаю, что ты не считаешь меня красивой.” "Почему ты должна быть красивой? Почему ты должна быть богатой, знаменитой, умной, влиятельной? Чтоб тебя боялись?” Его рука все еще находилась между ними. Он взял ее бутылку с водой и выпил то, что осталось. Затем он сказал ей, что портфель ценных бумаг Пакер Капитал был сокращен почти до минимума в течение этого дня, что его личное состояние в десятки миллиардов находилось под угрозой разрушения. Он также сказал ей, что кто-то там в этой дождливой ночи представляет реальную угрозу его жизни. Он смотрел, как она впитывала эти новости словно губка. Он сказал, "Ты ешь. Это вкусно" Но она не ела, а слушала. Она молчала, ковыряя вилкой салат. Он хотел утащить ее в аллею и заняться с ней сексом. А дальше что? Он не знал. Даже не мог представить, никогда не мог. Для него имело значение, что краткосрочные и долгосрочные фьючерсы будут сокращены из-за событий, которые могут произойти в следующие несколько часов, минут или меньше. Это были только условия жизни, которые он никогда не признавал как реальные. "Все хорошо. Все прекрасно”, сказал он. "Это заставляет меня чувствовать себя таким свободным, каким я никогда не был.” "Это так ужасно. Никогда не говори такие вещи. Свободен чтобы сделать что? Разориться и умереть? Послушай меня. Я помогу тебе с деньгами. Я сделаю все, что смогу, чтобы помочь тебе. Ты можешь все исправить, восстановить, свой темп, свой путь. Скажи, что тебе нужно. Я обещаю, я помогу. Но как пара, как женатые люди, с нами покончено, не так ли? Ты говоришь о свободе. Тогда это твой счастливый день.” Он оставил свой кошелек в пиджаке в отеле. Она взяла счет и снова начала плакать. Она плакала пока пила чай с лимоном и потом, когда они вместе подошли к двери, тесно прижимаясь друг к другу. Ее голова покоилась у него на плече. Он обнаружил свою сигару тлеющей в пепельнице в баре. Он поднял ее и продолжил курить. Аромат придал ему ощущение крепкого здоровья. Он вдыхал запах благополучия, долгой жизни, даже спокойного отцовства, где-то там, внутри горящего табачного листа.
Был еще один театр на другой стороне улицы, в конце безлюдного квартала в Балтиморе, неподалеку он увидел у стены строительные леса и щебень в мусорном контейнере. Велись реставрационные работы и парадные двери были закрыты на засов, люди пробирались к входу на сцену, молодые мужчины и женщины, парочками и группами, он слышал беспорядочный шум, или шум ведущихся строительных работ, или громкую музыку, идущую из глубины здания. Он знал, что войдет в это здание, но сначала он должен был потратить еще немного денег. Стекло его наручных часов было также и экраном. Когда он активировал он-лайн режим, другие функции часов пропадали. У него заняло лишь мгновение, чтобы раскодировать серию зашифрованных показателей. Вот так он использовал часы для взлома корпоративных систем, и тестирования их системы безопасности. Он делал это сейчас, чтобы проверить банк, брокерские и оффшорные счета Элис Шифрин, выдавая себя за нее и переводил деньги на счета Пакер Капитал. Там он более или менее оперативно открывал новые счета для нее, нажимая пальцем на кнопки на крошечной клавиатуре, находящейся на оправе часов. Затем он принялся тратить деньги, превращая их в дым. Он делал это потому, что не мог принять ее предложение о финансовой помощи. Этот ее жест тронул его, но необходимо от него отказаться или умереть душой. Но это не единственная причина, чтобы растратить ее наследство. Он делал это для себя, иронический символ их окончательной связи. Пусть все рухнет. Пусть они увидят друг друга бедными и несчастными. Это была индивидуальная месть мифической паре. Как велико ее состояние? Цифра удивила его. В долларах США она составляла семьсот тридцать пять миллионов. Цифра казалось ничтожной, лотерейный джек-пот поделенный между семнадцатью почтовыми работниками. Слова звучали слабо и жестко, и ему было стыдно от того что она оказывала ему поддержку. Но все это только пустой звук. Пустой звук, который ты издаешь, когда говоришь. Это закодированные фразы, которые взаимодействуют в условном пространстве. Пусть они увидят друг друга чистыми, в ярком свете. Данко первым подошел к двери на сцену. Там стоял вышибала, огромный, накачанный стероидами человек, с кольцом на пальце в виде черепа украшенным камнями. Данко поговорил с ним, приоткрыв полу пиджака и демонстрируя кобуру с оружием, как доказательство своих полномочий, и мужчина дал ему сведения. Эрик спустился за своим телохранителем во влажный, вязкий тоннель, а потом поднялся вверх по крутой узкой металлической лестнице на строительный мостик. Он посмотрел вниз на развороченный театр, сотрясаемый электронным звуком. Народ плотно набился в партере и ложах, и некоторые танцевали на обломках второго балкона, еще не полностью снесенного, и они спускались вниз по лестнице в холл. Тела в вихревом танце заполнили сцену и еще больше качающихся тел, купающихся в белом свете, набились в оркестровую яму. Написанный от руки баннер из простыни свисал с балкона: «ПОСЛЕДНИЙ ТЕХНО-РЕЙВ» Музыка была холодной и повторяющейся, компьютерные звуки складывались в длинные ударные пассажи, и были похожи на звук отдаленной пульсации в тоннеле. "Это сумасшествие размером с целый театр. Что вы думаете?”, спросил Данко. "Я не знаю.” "Я тоже не знаю, но думаю, что это сумасшествие, как какая-то сцена с наркотиками. Как вы думаете?” "Да” "Я думаю это новейшие наркотики, называются "ново”, заставляют боль уходить. Посмотрите, как хорошо они действуют.” "Дети.” "Они и есть дети. Какую боль они чувствуют, что вынуждены принимать таблетки? Музыка, хорошо, слишком громко, ну и что. Они замечательно танцуют. Они слишком молоды, чтобы покупать пиво – вот та боль, которую они чувствуют.” "Сейчас у всех достаточно боли,” сказал ему Эрик. Тяжелая работа – говорить и слушать. В итоге, они должны были смотреть друг на друга и читать по губам сквозь сотрясающий шум. Теперь, он знал имя Данко, мог пристрастно его разглядеть. Это был мужчина около сорока, среднего телосложения, со шрамом на лбу и щеке, с искривленным носом и стрижкой "под ежик”. Его одежда не соответствовала его внутреннему Я. Он был одет в водолазку и пиджак. У него было крепкое тело, на котором отложилась печать специфики работы телохранителя. Но внутри скрывалась страдающая душа человека, которая была практически на пределе. "Да я глазам своим не верю, что я здесь!” сказал Данко. Он посмотрел на Эрика и улыбнулся самой идее нахождения здесь, в толпе американских подростков, стилизованной под массовый бунт, с музыкой, которая захватывает тебя, заменяет твою кожу и мозги на цифровую ткань. Была какая-то инфекция в воздухе. Это не музыка и не огни, которые окружают тебя, а зрелище массового танца в театре без сидений, краски и истории. Эрик думал, что это могут быть и наркотики, "ново”, которые распространяют свой эффект от тех, кто их принял, на тех, кто их не принимал. Ты понимаешь, какой эффект они имеют. Сначала ты держишься в стороне и наблюдаешь, потом толпа вовлекает тебя, ты в толпе, и толпа с тобой, а потом ты сам становишься толпой, плотно охваченный ею и танцующий как один организм. Там внизу они казались невесомыми. Он полагал, что это наркотики имели такой диссоциативный эффект, отделяя разум от тела. Они были безликой толпой, без беспокойства и боли, зеркальное отражение самой себя. Вся опасность электроники состоит в повторении себя. Это была их музыка – то громкая, то мягкая, бесстрастная и контролируемая и ему начинало это нравится. Он чувствовал себя стариком, когда смотрел на их танцы. Эпоха пришла и ушла мимо него. Они растворялись друг в друге, чтобы не исчезнуть как личности. Шум был почти невыносим, пуская корни в его волосы и зубы. Он видел и слышал слишком много. Но это была только защита против давления такого психического состояния. Он никогда не прикасался и не пробовал наркотики, даже не видел их, он в меньшей мере чувствовал себя самим собой, а больше - другими, теми, кто танцует там внизу. "Скажите мне, когда мы соберемся уходить. Я выведу вас.”- сказал Данко. "Где он?”- спросил Эрик. " Торвал? Он наблюдает за входом”- ответил Данко. "Ты убивал людей?” "А как вы думаете? Это как пообедать”- сказал он. Сейчас они были в состоянии транса, двигаясь в медленном танце. Музыка превратилась в скорбную песнь, лирические мелодии клавишных разрастались, соединяя каждый сегмент сожаления. Это был последний техно-рейв – конец, какой бы он ни был. Данко провел его по длинной лестнице и дальше по коридору. Там были раздевалки, в которых находились рейверы, они сидели и лежали повсюду. Он стоял в дверях и смотрел. Они не могли ни ходить, ни говорить. Одна парочка лизалась, и это было единственное движение в комнате. Даже когда его самосознание слабело, он мог различать их в своем химическом бреду, и было трогательно знать их слабости, их тоску бытия, потому что дети есть дети, они пытались не раствориться в воздухе. Он прошел почти до служебного входа на сцену, когда понял, что Данко нет с ним. Вот что он понял. Человек, танцующий где то там, в ночи, просто танцевал, забывая о вражде и жизненных проблемах, но с первыми лучами солнца его разум возвращал его в суровую реальность. Он шаг за шагом следовал за Торвалом к машине. Дождь прекратился и это хорошо. Было совершенно очевидно, что необходимо сделать. На улице слабо светили фонари, настроение медленно превращалось в тревожное ожидание. "Где он?” "Решил остаться внутри”, сказал Эрик. "Хорошо. Он нам не нужен.” "А где она?” "Отправил ее домой.” "Хорошо”, сказал Торвал. "Все хорошо.” В лимузине кто-то был. Она сгорбившись сидела на банкетке, клевала носом, вся в каком-то пластике и тряпье, и Торвал выкинул ее наружу. Она протанцевала на месте и осталась там, в ворохе одежды, все пожитки в узелке, и пакет от сэндвичей прикреплен к поясу для сбора милостыни. "Мне гадалка нужна. Здесь кто-нибудь умеет гадать по руке?” "А по ноге?”, сказала она таинственным голосом. "Может по ногам погадать?” Он пошарил в карманах в поисках денег, чувствуя себя немного глупо и раздосадовано, иметь такие суммы денег, которые могли колонизировать эту планету и потерять их, но женщина уже уходила по улице. На ногах у нее были туфли, подошва которых оторвалась и шлепала при ходьбе. И в любом случае у него в карманах не нашлось ни банкноты, ни монеты, ни каких-либо документов. Машина пересекла Восьмую авеню и выехала из театрального района, Они ехали мимо фешенебельных ночных клубов и салонов, мимо торговых центров, мимо офисов авиакомпаний и автосалонов. Весь блеск и шик индустриальной улицы сменился пейзажами жилых домов, практически незаметными боксами химчисток и школьных дворов. Здесь все намекало на старые драки и кипящие страсти. Все признаки криминального района были налицо, пожарные лестницы на стенах старых кирпичных зданий. Дорожное движение было ограничено, и машина продолжала свое монотонное движение. Это потому, что Эрик сидел на своем месте и разговаривал через открытое окно с Торвалом, который шел рядом с автомобилем. "Что нам известно?” "Мы знаем, что это не группа. Это не организованная террористическая ячейка и не международные похитители с требованиями выкупа.” "Это одиночка. Есть информация?” "Нам неизвестно имя. Но у нас есть телефонный звонок. Служба охраны анализирует голос. Они сделали определенные выводы. Они пытаются предугадать действия со стороны этого человека. "Почему я не могу проявить любопытство по этому поводу?” "Потому что это не имеет значения”, сказал Торвал. "Кто бы ни был этот кто-то.” Эрик согласился с этим, что бы это ни означало. Они двигались по улице между рядами мусорных баков, мимо заброшенной гостиницы и синагоги для актеров. По улице текла грязная вода, и глубина ее увеличивалась по мере их продвижения и достигала трех, четырех дюймов. Вода текла из остатков водопровода, разрушенного ранее днем. Рабочие в светоотражающих жилетах и высоких сапогах все еще были на месте аварии, работая при искусственном освещении. Торвал сделал широкий шаг через грязь, и брызги разлетались в стороны при каждом шаге до тех пор, пока поток воды не уменьшился до дюйма. Впереди были полицейские баррикады, которые блокировали въезд на 9 авеню. Вначале Торвал считал, что это связано с потопом на улицах. Но на другой стороне улицы не было видно бригады дворников. Затем он подумал, что кортеж президента был на пути в центр города для проведения официальных мероприятий. После этого движение транспорта на окраинах, примыкающих к центру, стало свободнее. Но в отдалении слышалась музыка и начали собираться люди, очень много молодых людей, с наушниками на голове, и причиной послужил не кратковременный визит президента. Наконец-то он поговорил с одним из полицейских на баррикадах. На его пути была похоронная процессия. Эрик вышел из машины и стоял на углу магазина, продающего велосипеды, Торвал находился рядом. Огромный мужчина прошел сквозь собирающуюся толпу. Он был широкоплечий, мясистый, серьезный, одет в бледные льняные слаксы, и черную кожаную рубашку без рукавов, с платиновыми побрякушками на шее. Его звали Козмо Томас, он контролировал десятки рэперов и когда-то владел конюшней скаковых лошадей на пару с Эриком.
Они пожали друг другу руки и обнялись. "Почему мы здесь?”
"Ты не слышал?”
"Что?” спросил Эрик. Козмо ударил себя в грудь и благоговейно произнес "Брута Фес”.
"Что?”, спросил Эрик.
"Умер.”
"Нет! Как? Не может быть!”, воскликнул Эрик.
"Умер. Сегодня с утра.” констатировал факт Козмо. "Я не знал.”
"Похороны идут целый день. Семья хочет дать городу возможность отдать дать уважения. Звукозаписывающая компания хочет в своих интересах использовать это мероприятие. Большое и шумное. От улицы к улице. Всю ночь.”
"Я не знал этого. Как такое может быть? Я любил его музыку. Его музыка играет у меня в лифте. Я знаю этого человека.”
Он знал этого человека. Печаль эхом отражалась в самой музыке, суффийские песнопения кавалли звучали как религиозные ритмы и импровизации, которым тысячи лет, они становились громче, так как похоронная процессия вышла на авеню, которое было очищено от постороннего движения и припаркованных машин.
Дата: Воскресенье, 04.12.2011, 23:03 | Сообщение # 15
Группа: Удаленные
Награды:
Космополис. Часть 2. Глава 3
"Его что застрелили?”
Впереди клином ехали полицейские на мотоциклах. Следом ехали два частных микроавтобуса с охраной и сбоку полицейский автомобиль. Было все совершенно ясно, еще один мертвый рэппер, которого застрелили, потому что он отказался платить феодальную дань некоторым норовистым личностям, как дань уважения или из-за денег или женщин. Это был день, когда влиятельные люди внезапно встречали свой жалкий конец. Козмо косо посмотрел на Эрика: « У Брута Фез уже многие годы были проблемы с сердцем. Начиная со старших классов. Он постоянно был на учете у кардиологов и постоянным клиентом целителей. Его сердце изнашивалось. Это даже не страх перед маньяком в темном переулке. Этот человек не мог дышать полной грудью с 17 лет, он жил в постоянном страхе того, что его сердце может остановиться в любую секунду.” Следом ехали машины с цветами, десять из них, наклонились под тяжестью белых роз, колышущихся на ветру. Катафалк ехал следом, открытая машина, в задней части которой лежал Фес, гроб был наклонен под углом вверх, чтобы видно было тело, повсюду были цветы асфодели, чувственно розовые, цветы ада, в них души умерших обрели свой покой. Голос умершего звучал откуда-то из дальнего конца процессии, пение под аккомпанемент фисгармонии и ручных барабанов звучало то сильно, то слабо, нарушая плавность ритма и создавая ощущение остроты и взволнованности. "Надеюсь ты не разочарован?”, спросил Козмо. "Разочарован.” "Этого человека не застрелили. Надеюсь, он не разочаровал тебя из-за этого. Смерть была по естественным причинам. Вот это разочарование.” Козмо ткнул пальцем через плечо. "Что случилось с твоим лимузином? Позволяешь прекрасной машине деградировать в общественных местах? Это скандал, чувак.” "Все на свете – скандал. Смерть – это тоже скандал. Все мы в итоге сыграем в ящик.” "Я слышу голоса в ночи. Потому что я знаю, что не сам говорю это.” Множество женщин в хиджабах и джелобах шли рядом с лимузином, руки окрашены хной, босиком, и причитали. Козмо ударил себя в грудь снова, тоже сделал и Эрик. Он подумал о том, что его друг производит впечатление спокойного, уверенного в себе человека, у него была густая борода и одет он был в длинный белый шелковый восточный халат с капюшоном, откинутым назад, и красная феска на голове была стильно наклонена, и было настолько впечатляюще для человека, слышать собственные вокальные аранжировки древней суффийской музыки, и рэп на пенджабском языке, языке урду и негритянском английском. "Поймать пулю легко, пытался семь раз, сейчас я просто одинокий поэт, сочиняющий песню.” – звучала его песня… Толпа была большой и притихшей, заполнившей тротуары, и люди в пижамах смотрели из окон многоквартирных домов. Четыре личных телохранителя Феса сопровождали катафалк, они шли медленно с каждой стороны автомобиля. Они были одеты по-западному, в черных костюмах и галстуках, начищенных ботинках, с боевым оружием в кобуре на груди. Эрику это понравилось. Телохранители, даже на похоронах. Вскоре вышли брейкдансеры, в тертых джинсах и кроссовках. Они танцевали в память о погибшем Раймонде Газерсе из Бронкса. Он был довольно известным брейкером. Это были его одногодки, правда сейчас им было за тридцать. Шесть человек сделали шесть линий вдоль улицы. После стольких лет они вернулись сюда повторить свои верчения, прокрутки и невероятные вращения на голове. "Спроси меня, нравится ли мне это дерьмо”, сказал Козмо. Но энергия и ослепительный блеск привнесли какую-то меланхолию в толпу, скорее сожаление, чем возбуждение. Даже молодые люди выглядели подавленными, сверх почтительными. Брейкдансеры крутились на локтях параллельно земле в горизонтальном безумстве. "Горе должно быть мощное,” подумал Эрик. Но толпа все еще училась, как оплакивать такого необыкновенного рэппера как Фес, который смешивал языки, темпы и темы. Только Козмо был жив и танцевал поппинг. "Поскольку я такой большой ретро-ниггер, я должен любить то, что вижу. Потому что это то, что я даже не мечтал сделать в моей жалкой жизни на земле.” – пел Фес. Да, они крутились на головах, тело вертикально и ноги немного раскинуты и один из танцоров хлопнул руками за спиной. Эрик подумал, что в этом есть что-то мистическое, далеко за пределами человеческого понимания, полусумасшедшая страсть в пустыне. Насколько он потерян для мира, здесь в дыму и смоге Девятой авеню. Затем шли друзья и семья, в тридцати шести длинных лимузинах, по три в ряд. Мэр и комиссар полиции и десятки членов Конгресса, и чернокожие матери, чьи сыновья были убиты полицией, и приятели-рэпперы в середине толпы людей. Были там и руководители СМИ, иностранные представители, люди кино и телевидения, все смешалось здесь, люди разных религий в своих одеждах, в рясах, кимоно, сандалиях, сутанах. Четыре вертолета новостных каналов пролетели над головами. "Ему нравилось, что рядом с ним всегда находился священник”, сказал Козмо. "Однажды он появился в моем офисе с имамом и двумя мормонами из Юты в костюмах. Он всегда прощал себя, поэтому мог молиться.” "Он жил в минарете какое-то время, в Лос-Анджелесе.” "Я слышал об этом.” "Я однажды пришел к нему. Он построил минарет рядом с домом и потом переехал из дома в минарет.” Голос убитого становился громче, подъехал грузовик из которого звучал голос. Его лучшие песни были сенсационными, даже те, которые были не так хороши. На фоне его голоса, звук хлопанья в ладоши хора становился громче, и импровизированные ритмы голоса Феса звучали безрассудно и неустойчиво. Раздавались громкие возгласы молитв, вопли и городской шум. Звуки хлопков в ладоши были записаны на пленку и оглушали людей в лимузинах и толпу на тротуаре, и это добавляло ночи ярких эмоций, радость от опьяняющей целостности, он и они, мертвец и временно живые. Ряд пожилых католических монахинь в полном облачении читали молитвы. Он обратил внимание, что здесь были также учителя начальных классов. Голос Феса раздавался все громче и быстрее, на Урду, на грязном английском, и был пронизан криками женщин в хоре. Во всем этом чувствовалось упоение, неистовый восторг, и что-то еще невыразимое, выходящее за грань, исчез всякий смысл, ничего не осталось, кроме харизматичности речи, слова распространялись сами по себе, без барабанов, хлопков в ладоши и криков женщин. Голоса наконец-то стихли. Люди подумали, что мероприятие закончилось. Они вздрагивали и были истощены. Восторг Эрика сошел на нет, он казался священным и уместным здесь. Он чувствовал себя опустошенным, кроме чувства исключительной тишины, безысходности, которые воспринимались бескорыстно и свободно. Потом он подумал о своих собственных похоронах. Он чувствовал себя ничтожным и жалким. Стоит ли беспокоиться тогда о телохранителях? Сколько должно их быть? Три или четыре? Какие мероприятия должны проходить на его похоронах, чтобы они хоть отдаленно напоминали то, что происходит здесь? Кто придет посмотреть на него мертвого? (труп должны хорошо забальзамировать, чтоб все соответствовало.) Люди которых он раздавил, люди которых он разорил придут, чтоб удовлетворить свою злость и ненависть. Те, которые будут стоять вокруг его гроба и злорадствовать - они будут стеной зависти и явного гнева. Он будет лишь напудренным телом в саркофаге, мумией. Этим людям достаточно будет жить, лишь для того, чтобы смотреть на его бездыханное тело и глумиться. Было удручающе думать об этой коллекции скорбящих. Это было зрелище, которым он не мог управлять.
Похороны еще не закончились. Потому что пришли дервиши, повинуясь слабому зову единственной флейты. Это были тощие мужчины в туниках, длинных расклешенных юбках, желтых конусообразных шапках «куллох». Они крутились, медленно поворачивались, широко раскинув руки. Сейчас хриплый голос Брута Феса, без аккомпанемента, медленно, напевно читал рэп. Эрик такого раньше не слышал.
"Малый всегда думал, что он умнее системы. Принц улицы привык все делать по-своему. Но он знал очень мудрую поговорку: «Никогда не говори никогда.» Молодой брейкер танцевал на улице на свой страх и риск. Его арестовывали и избивали множество раз. Он танцевал у метро, зарабатывая деньги себе на еду. Его воспоминания в каждой строчке. Шикарные женщины были ему не доступны и только теперь он начал понимать в чем смысл бытия. "Первые лучи появляются на Востоке, а вечно плачущие души теряются в мраке тьмы" В его стихах четко отслеживалась суффийская традиция. Он боролся за то, чтоб стать не просто уличным попрошайкой, не просто уличным реппером, сочиняющим на ходу всякую ерунду. Он пел свой анти-меттер реп( как он сам называл его), он учил языки и традиции, которые были ему близки и естественны, не заключенные в тайну и зарубежье. Только, то что он чувствовал в своей крови. "О Господь! О человек, который живет в бесконечности. Ты быстро забираешь последнее у молящегося". Богатство, слава в сотнях стран, бронированные автомобили и телохранители, красивые женщины, да, снова о них, они теперь легкодоступны. Еще одно благословение плоти, женщины в чадре и в обтягивающих джинсах, лежащие в шикарных кроватях с балдахинами, накрашенные и совсем обычные, без капли макияжа Он немного горестно пел об этом. Еще до смерти ему приснился вещий сон, который предсказало ему угасающее сердце. "Человек в залитой светом комнате рассказал мне об этом. Как будто бы серебром леденящей правды сковало мою страдающую душу. Она пыталась вырваться через мой рот, но я стиснул свои золотые зубы и не отпустил ее." На улице было около 20 дервишей. Они были настолько архетипны. Возможно, что-то из самых ранних прототипов. Может все из-за позы брейкдансеров, все лица подняты к небу. Последние слова Феза сводились к тому, что нет ничего привлекательного в том, чтоб умереть молодым. "Позволь мне стать тем кем я был. Дурачком, не умеющим рифмовать. Я потеряю талант, но останусь жить.»
Дата: Воскресенье, 04.12.2011, 23:04 | Сообщение # 16
Группа: Удаленные
Награды:
Космополис. Часть 2. Глава 4
Звуки музыки наполнили ночь. Под арабские лютни, флейты, тарелки и барабаны, кружились танцоры. Они кружились против часовой стрелки, все быстрее с каждым поворотом. Они как будто выпрыгивали из собственных тел, подумал он, как одержимые. Хор начал петь громче, все кружилось в каком-то необъяснимом вихре. Суматоха– это крушение всего. Они кружились в общем грациозном порыве, потому что кто-то умер сегодня и только этот вихрь может успокоить их горе. Он верил в это. Он подумал что этот водоворот из людей растворяется и превращается в жидкое состояние, во вращающуюся жидкость, кольца воды и тумана, которые в конечном итоге исчезают в воздухе. Он начал причитать, так же как и все. Вокруг было много охраны, полицейские, какие –то автомобили. Он причитал яростно, скрестив руки и ударяя себя кулаками в грудь. Три автобусы прессы ехали следом. Неофициальные члены похоронной процессии шли пешком, многие из них напоминали паломников всех рас и вероисповеданий. На всех были разные одежды. Эрик молился и причитал пока плакальщики в машинах проезжали мимо. Непрерывная, сплошная масса незнакомых оплакивающих покойника людей, за которыми медленно двигались 80 или 90 машин в ряд. Эрик плакал для Феза, для всех собравшихся и, конечно, для себя самого. Он полностью отдался рыданиям сотрясающим его тело. Другие плакали поблизости. Волна показного плача и бичевания. Козмо положил свою руку на плечо Эрику, показывая свое участие и поддержку. Это не показалось странным. Когда люди умирают, ты плачешь. Огромное количество плачущих, повсеместные стенания. Люди рвали на себе волосы, произнося имя покойного. Рыдания Эрика росли. В объятиях Козмо он чувствовал, что погружается в глубокие размышления. Была еще одна вещь, которая затронула его больше всего на этих похоронах. Он снова хотел увидеть катафалк, выставленное на обозрение тело, цифровой труп, пустое тело, как имитация. Все как то не так, не правильно. Гроб привезли и увезли. Он хотел, чтобы гроб показывали снова и снова, чтоб гордое тело усопшего усиливало боль и печаль толпы. Он старался смотреть на мониторы. Плазменные экраны были не достаточно плоские. Они только казались плоскими, на самом деле таковыми не были. Он смотрел, как президент Всемирного Банка выступал перед напряженными экономистами. Он подумал, что картинка могла бы быть более четкой. Затем Президент США выступал из своего лимузина, разговаривая на английском и финском. Президент немного знал финский и Эрик ненавидел его за это.. Экраны были вмонтированы в дверцы люков и шкафчиков, придавая интерьеру автомобиля естественную грациозность, его взгляду представлялся свободный обзор, а он сам был скрыт в изолированном пространстве автомобиля. Он чувствовал, что сейчас чихнет. Улицы быстро пустели, разобранные баррикады собирали в грузовики и увозили. Автомобиль двигался вперед, Торвал сидел впереди. Он чихнул и почувствовал какую-то незавершенность. Он понял, что всегда чихал дважды, или так казалось в ретроспективе. Он ждал, когда чихнет во второй раз, и вот наконец, чихнул еще раз. Что заставляет людей чихать? Защитный рефлекс слизистой носа, чтобы исторгнуть инородные частицы. Улицы словно вымерли. Машина проехала мимо испанской церкви и группы, заставленных лесами особняков. Он налил коньяк и вновь почувствовал голод. Впереди на южной стороне улицы был ресторан. Это был эфиопский ресторан и он представил как макает кусок черного хлеба в тушеную чечевицу. Он представил маринованного ягненка под берберским соусом. Было слишком поздно и ресторан был уже наверное закрыт, но в окне из кухни виднелся тусклый свет. Водитель остановил машину. Он очень хотел маринованного ягненка. Он хотел произнести это слово, почувствовать его запах и съесть его. То что произошло дальше, произошло очень быстро. Он вышел на тротуар, к нему быстро подбежал человек и ударил его. Он поднял руку, чтобы защититься, но было слишком поздно, и ударил вслепую в ответ. Возможно он задел мужчину по голове или плечу. Он почувствовал что-то липкое, какое-то месиво из крови на своем лице. Он не мог видеть. Его глаза были чем-то заляпаны, но он слышал поблизости Торвала, их возню и шум, двое мужчин дрались. Он взял носовой платок из кармана и стоял на краю тротуара, осторожно вытирая лицо, на случай если глаз поврежден. Он мог видеть, как Торвал уложил человека на багажник лимузина, заломив руки за спину. "Объект обезврежен”, сказал Торвал по рации. Эрик почувствовал какой-то запах и ощутил что-то на вкус. Он вытирал лицо и рот носовым платком, которым вытирал сперму днем после секса. Это был вкус его спермы и он был смущен тем, что почувствовал это на вкус. Нападавший что-то сказал, после чего последовал выстрел. Торвал дернул человека от задней части автомобиля и толкнул его по направлению к Эрику, и запрокинул ему голову назад. "Я давно слежу за тобой. Сукин сын.”- сказал он. "Я из тебя месиво сделаю.” Сейчас Эрик увидел трех фотографов справа. Один репортер присел на одно колено и снимал видео. Автомобиль стоял с распахнутыми дверями. "Сегодня ты "под взбитыми сливками” мастера”, сказал он. "Моя миссия по всему миру – саботировать власть и богатство.” Эрик начал понимать. Это Андре Петреску, кондитер-фанатик, который преследовал директоров корпораций, военных командиров, футбольных звезд и политиков. Он бросал им в лицо торты. Он наносил неожиданный удар главам государств, находясь под домашним арестом. Он устраивал засаду военным преступникам и судьям. "Я три года ждал этого. Только что испек. Я отказался от атаки на Президента США, чтобы нанести этот удар. Его я "намажу сливками” в любое время. Ты – более важная цель, скажу я тебе. Которую сложно настичь" Это был невысокого роста парень с выжженными светлыми волосами в футболке с изображением диснеевского мультяшного персонажа. Эрик уловил нотки восхищения в его голосе. Эрик ударил его по яйцам и смотрел, как он скорчился в объятиях Торвала. Когда сработала вспышка фотоаппарата, Эрик бросился на фотографа, и несколько раз ударил его, чувствуя себя лучше с каждым ударом. Трое оставшихся мужчин дали ходу и удрали с улицы. Видеооператор прыгнул в автомобиль и быстро скрылся. Эрик вернулся к лимузину, стирая взбитые сливки с лица и съедая их. В сливках чувствовался вкус лимона. Он и Торвал обменялись взглядами, в которых промелькнуло уважение. Петреску корчился от боли. "У вас нет чувства юмора, мистер Пакер”, сказал Петреску Эрик дернул его за руки, отрывая от груди Торвала. Это заставило Петреску говорить: "Ты живешь согласно своей репутации. Я был избит охраной столько раз, что уже как ходячий труп. Они заставляли меня носить радио-ошейник, когда я в Англии, чтобы обеспечить безопасность королеве. Отслеживали меня как редкого журавля. Но поверь пожалуйста в одну вещь. Я измазал кремом Фиделя три раза за шесть дней, когда он был в Бухаресте в прошлом году. Я активный художник с кремовыми тортами. Я однажды упал с дерева на Майкла Джордана. Это был знаменитый Летающий Торт. Есть видео, запечатлевшее это на века. Я кинул пирог с заварным кремом в задницу султана Брунея. Он посадил меня в темницу до тех пор, пока от крика глаза не вылезли.”
Дата: Воскресенье, 04.12.2011, 23:07 | Сообщение # 17
Группа: Удаленные
Награды:
Космополис. Часть 2. Глава 5
Они смотрели, как его уводили. Ресторан был закрыт и пуст, и они стояли в тишине. У Эрика крем застрял в волосах и ушах. Его одежда была испачкана кремом и лимонным тортом. Он чувствовал порез на лбу от камеры одного из мужчин, когда тот защищался. Нужно было принять меры, чтобы остановить утечку информации. Он прекрасно себя чувствовал. Он держал кулак одной руки в другой. Это было здорово, возбуждающе, быстро и горячо. Его тело шептало ему. Оно гудело от действия, нападение на фотографов, удары, которые он наносил, прилив крови, сердцебиение, красота разбросанных мусорных баков. Он нашел свои солнечные очки в шампанском и положил их в карман рубашки. Снаружи шел какой-то звук, как звук отскакивающего мячика. Он хотел дать сигнал водителю двигаться, когда услышал звук единичного тяжелого удара баскетбольного мяча, безошибочно определил. Он вышел из машины и подошел к северной стороне улицы, где была расположена игровая площадка. Он посмотрел сквозь двойной забор и увидел двух ребят. Они немного присели и переругивались друг с другом. Первые ворота были закрыты. Он перелез через частокол забора без колебаний. Вторые ворота также были закрыты. Он перелез через забор из сетки-рабицы, который был в два раза выше. Он поднялся и Торвал молча последовал за ним. Они пошли в дальний конец парка и смотрели, как играют ребята в тени и мраке. "Вы играете?” "Немного. Это не совсем моя игра”, сказал Торвал. "Регби. Это моя игра. Вы играете?” "Немного. Мне нравится красота действия. Сейчас я занимаюсь бодибилдингом", ответил Эрик "Конечно, вы понимаете… За вами до сих пор кто-то следит.." сказал Торвал "тот кто-то все еще там?” - ответил Эрик "Это было незначительное нападение со взбитыми сливками. Технически незначительное происшествие.” "Я понимаю. Конечно.” - кивнул Торвал. Эти ребята были очень энергичные, хлопали руками и сталкивались при подборах мяча, издавая при этом горловые звуки. "В следующий раз никаких тортов и пирожных. С десертами покончено.”- саркастично пошутил Эрик "Он там и он вооружен.”- ответил Торвал "Он вооружен, и вы вооружены.” - настойчиво сказал Эрик "Это правда.” "Вы вынуждены применять оружие?” - спросил Эрик "Это правда", ответил Торвал "Можно посмотреть ваше оружие?” "Посмотреть оружие? Хорошо. Почему нет? Вы заплатили за это.”- смущенно ответил Торвал . Парнишки переглянулись и засмеялись. Торвал вынул оружие из пиджака и передал пистолет Эрику. Это была прекрасная часть его обмундирования, серебряный и черный, с четырех с половиной дюймовым стволом. "Сделано в Чехии.”- восхищенно рассказывал Торвал. "Хорошее.”- подтвердил Эрик. "И умное. Ужасно умное.”- вторил Торвал. "Функция распознавания речи?”- пошутил Эрик "Точно”- сказал Торвал. "Вы что говорите и оно узнает ваш голос?”- удивленно сказал Эрик. "Да. Механизм не сработает, пока голос не совпадет с тем, что хранится в базе данных. А там хранится только мой голос.”- гордо объяснил Торвал. "Вы что по-чешски говорите, прежде чем стрелять?”- не унимался Эрик Торвал широко улыбнулся. Это был первый раз, когда Эрик видел, что Торвал улыбался. Эрик достал очки из кармана рубашки. "Но голос – это только часть операции”, сказал Торвал и сделал театральную паузу. "Нужно сказать код. Заранее запрограммированный голосовой код”. Эрик надел очки и спросил: "И какой код?” – Эрик выравнивал оружие, направляя в стороны. На этот раз Торвал улыбнулся незаметно, затем поднял глаза на Эрика и произнес "Нэнси Бабич.” Прозвучал выстрел. В глазах Торвала промелькнуло недоверие. Эрик выстрелил один раз и Торвал упал. Он не владел собой… Он чувствовал себя глупо и растеряно. Баскетбольный мяч перестал прыгать в двадцати ярдах вдали. Торвал рухнул на землю. Было ясно, что он лежал там и умирал. Эрик взглянул на ребят, которые неподвижно стояли и смотрели. Мяч был на земле и медленно крутился. Он подал им небрежный знак рукой продолжать игру. Ничего такого значимого не произошло, чтобы они прекратили игру. Он бросил оружие в кусты и пошел к забору из сетки-рабицы. Там не было распахнутых окон или заинтересованных зовущих голосов. Оружие не было оснащено глушителем, но был всего лишь один выстрел, и возможно людям нужно услышать три, четыре и более выстрелов, чтобы пробудить их ото сна и телевизора. Это была обычная ночь, те же орущие коты и подожженные машины. Даже если ты знаешь, что машины не поджигали, ты не чувствуешь уколов совести, кроме случаев, когда явная стрельба повторяется и раздаются звуки убегающих людей. Живя в полнейшей суматохе улиц, где всегда шумно, ты чувствуешь полное отчуждение личности, и от тебя нельзя при этом ожидать реакции на одиночный звук выстрела. Кроме того, выстрел был менее раздражающим, чем игра в баскетбол. Если бы следствием выстрела было окончание игры, то можно быть только благодарным за такую услугу. Он приостановился, раздумывая над тем как вернуться за оружием. Он бросил оружие в кусты, а там будь что будет. Пушки – это маленькие и очень практичные вещи. Он хотел верить в силу предопределенности событий. Что сделано, то сделано, пушки в сторону. Он взобрался на забор из сетки-рабицы, и прорвал себе карман на штанах. Он опрометчиво выбросил оружие, но насколько фантастическое это было чувство. Убил человека, выбрось оружие. Уже слишком поздно, что бы, что-либо менять. Он спрыгнул на землю и подошел к металлическому забору. Ему было неинтересно, кто такая Нэнси Бабич, и он не считал, что выбор кода Торвалом делал его более гуманным или требовал последующего раскаяния. Торвал был его врагом, угрозой его чувству собственного достоинства. Когда ты платишь человеку, чтобы оставаться в живых, он достигает психической черты, приобретает над тобой психическую власть. Существовала реальная угроза потери его компании и личного состояния, так что Эрик мог выразить себя только таким способом. Он перелез через железный забор и пошел к машине. Человек из прошлого века играл на саксофоне на углу улицы.
Признания Бенно Левина.
Утро
Сейчас я оторван от жизни. Я лишен всего. Я пишу эти строки на металлическом столе, который я тащил по тротуару в это здание. У меня есть велотренажер, на котором сломана одна педаль, и приходится крутить одной ногой. Я планирую совершить публичный поступок всей моей жизни, и на этих страницах я буду его описывать. Это будет духовная автобиография, которая будет насчитывать тысячи страниц и центральное место в работе будет посвящено тому - выследил ли я его и убил или нет, обычное письмо написанное карандашом. Когда я работал, у меня было несколько маленьких счетов в пяти крупных банках. От названий этих крупных банков захватывает дух и у них есть филиалы по всем городам. Я часто ходил в разные банки или разные отделения одного и того же банка. У меня был случай, когда я ходил из одного отделения в другое всю ночь и переводил деньги между счетами или просто проверял баланс средств. Я вводил коды и проверял номера. Машина подсказывает нам следующие шаги. Машина спрашивает, правильно ли это? Она учит нас мыслить логическими категориями. Я короткое время был женат на женщине-инвалиде с ребенком. Я смотрел на ее ребенка, который едва вышел из младенческого возраста, и думал, что падаю в большую яму. Я преподавал и читал лекции в последствии. Чтение лекций меня не заинтересовало. В мыслях я перескакивал с предмета на предмет. Я не хотел написать что-то типа биографии, в которой говориться о происхождении и образовании. Я искренне желаю ваших симпатий. Я трачу каждый день свою скудную наличность на воду в бутылках, для того чтобы попить и помыться. Я сам соорудил свой туалет, свое отхожее место, которое я посещаю, и сам обеспечиваю мои потребности в воде в доме без воды, тепла и света. Мне сложно открыто общаться с людьми. Я должен попытаться сказать правду. Но очень сложно не солгать. Я лгу людям, потому что это мой язык, я так разговариваю. Мои заметки не направлены на человека, о котором я говорю, но пытаюсь избежать его, или бросить замечание так сказать через плечо. Со временем я начал получать от этого удовлетворение. Для меня никогда не было важно, что я говорил. Каждая ненужная ложь - еще один способ создания личности. Теперь я это четко понимаю. Никто не поможет мне, кроме меня самого. Я всегда смотрел он-лайн видео с его сайта. Я смотрел часами и целыми днями. Как он говорил с людьми, как он резко поворачивался в своем кресле. Он считал кресла большой глупостью и унижением. Как он плыл, когда занимался плаванием, ел, играл в карты перед камерой, как он перетасовывал карты. Хотя я и работал с ним в одном и том же офисе, я ждал снаружи на улице и смотрел, как он уезжал. Я хотел засечь его, как цель в своей голове. Очень важно знать, где он находится каждую минуту. Это приводит мой мир в порядок. Они в любом случае не лгали. Они не были лживыми, а просто отклонялись от тела слушающего, от его или ее плеча, или совершенно пропускали слова мимо ушей. Говорить непосредственно с человеком невыносимо. Но на этих страницах я собираюсь правдиво написать о своей жизни. Поверьте мне. Они разжаловали меня в "мелкую монету”. Я пишу, чтобы немного остыть, но иногда меня прорывает. Сейчас я кладу деньги в один банк, только потому что в финансовом плане я качусь в ничто. Это маленький банк с одним банкоматом внутри и одним на улице, встроенном в стену. Я пользуюсь банкоматом на улице, потому что охранник не позволит мне войти в банк. Я могу сказать ему, что у меня есть счет, и я могу доказать это. Но банк сделан из мрамора, стекла и усилен охраной. И я принимаю это. Я мог сказать ему, что мне необходимо проверить последние операции по счету, даже если их там и не было. Но я вынужден производить все операции снаружи в банкомате у стены. Мне стыдно каждый день, и еще более стыдно, на следующий. Но я проведу остаток своей жизни в этом месте, занимаясь написанием этих заметок, этого журнала, записывая свои действия и мысли, в поисках чести и ценности на дне жизни. Я хочу написать десять тысяч страниц, которые остановят мир. Позвольте мне говорить. Я восприимчив к глобальным штаммам болезни. Я болею болезнью под названием "сусто”, что означает "потеря души”, что-то в этом роде, из стран Карибского бассейна, о которой я узнал в интернете какое-то время назад, перед тем как моя жена взяла ребенка и ушла, ее унесли вниз по лестнице ее братья, незаконные иммигранты. С одной стороны, это все вымысел и миф. А с другой стороны, я восприимчив. Эта работа будет включать в себя описание симптомов.
Он всегда все продумывал наперед, и я даже восхищаюсь этим качеством. Всегда обдумывать те вещи, которые тебе и мне кажутся хорошими и надежными дополнениями нашего бытия. Я имел обыкновение держать пачку денег, перевязанной голубой резинкой, на которой стояло клеймо California Asparagus. Эти деньги сейчас находились в наличном обращении. У меня есть велотренажер, который я однажды ночью нашел, и в котором отсутствует одна педаль. Я анонимно разместил объявление о покупке оружия, и скрытно в частном порядке купил его, когда еще работал, но тогда еще едва ли знал, что нужный день приближается. Он стал рассеянным, его рабочие привычки распадаются. Несмотря на юмор и пафос, который был виден на лицах сотрудников, такой человек как я обладал таким сложным оружием. Я видел их пренебрежительный юмор и жалость, когда я делал что-нибудь. И я почти наслаждался этим, будучи беспомощным. Моя жизнь уже больше не моя. Но я не хотел ничего менять. Я видел, как он завязывал узел на галстуке и знал кем он был. Его зеркало в ванной считывало и говорило ему его температуру и давление в данный момент, его рост, вес, частоту сердечных сокращений, пульс, какие лекарства нужно принять, всю его историю болезни, всего лишь считав информацию с его лица. И я был его датчиком, читал его мысли. Зеркало говорит твой рост, если ты вдруг скукожился за ночь, что могло произойти от лекарств. Сигареты не являются частью меня, как вы возможно думаете. Но я страстный курильщик. Мне нужно то, что нужно, и это плохо. Я не читаю ради удовольствия. Я не часто принимаю душ, потому что мне это не по карману. Я покупаю одежду в Value Drugs. Только в Америке вы можете одеться в маленьком магазинчике у дома с головы до ног, этим я тихо восхищаюсь. Какими бы разными ни были факты, я не так уж сильно отличаюсь от вас в личной жизни, в том плане, что все мы неуправляемы. Они снесли ее вниз по лестнице в инвалидном кресле вместе с ребенком. У меня была полная неразбериха в голове. Возможно, вы когда нибудь видели зубцы полиграфа. Иногда мои мысли похожи на волны этого полиграфа, когда я размышляю, как на это реагировать. Я бросил преподавание, чтобы сколотить свой миллион. Было как раз правильное время для этого. Потом я почувствовал себя отверженным, сидя на своем рабочем месте. Я почувствовал себя человеком, втянутым в ситуацию, которую не выбирал, даже если я и сделал выбор, чтобы оказаться там. И самое ближайшее расстояние, на которое он подходил, это расстояние, с которого можно было подслушать. У меня двойственное отношение к его убийству. Делает ли это меня более или менее интересным для вас? Я не один из тех помятых типов, на которых вы стараетесь не смотреть когда идете по улице. Я тоже на таких не смотрю. Я сношу стены в моем жилище, нелегкая задача многих недель, но она уже почти выполнена. Теперь я покупаю бутилированную воду в мексиканском магазине выше по улице. Там есть два служащих, или это владелец и служащий, они оба сказали "Нет проблем”. Я ответил "Спасибо. Нет проблем.” Я облизывал монеты как ребенок, лизал рифленый край монеты. Они называются насечки по краям монеты. Я до сих пор иногда облизываю их, но беспокоюсь о грязи, забившейся в них. Но лишить жизни другого человека? Это мечта нового дня. Я полон решимости, наконец сделать это. Этот акт насилия творит историю и меняет все, что предшествовало этому. Но как представить этот момент? Я не уверен, что могу даже мысленно могу представить как сделать это, два безликих человека в непонятного цвета одежде. И как я найду его, чтобы убить, тем более прицелиться, чтобы застрелить? Это сложная задача, это компромисс. Когда я расплачиваюсь этими монетами, я веду небольшие записи ошибочного подсчета. Но как мне жить, если он не умрет? Он может быть мертвым отцом. Я буду лелеять эту надежду. Они могут собрать его сперму, а затем заморозить ее на пятнадцать месяцев. Потом не составит проблем оплодотворить его вдову или суррогатную мать. И тогда другой человек вырастет из его плоти и крови, и у меня будет, кого ненавидеть, когда он подрастет. Люди размышляют о том, кто они есть - в тишине ночи. Я вынашиваю эту мысль, мысль о ребенке и представляю весь ужас этой мысли. Я чувствую масштабность этой мысли в моей душе каждую секунду своей жизни. У меня есть металлический стол, который я тащил наверх три лестничных пролета с помощью веревок и клиньев. У меня есть карандаши, которые я точу кривым ножом. В небе есть умершие звезды, которые все еще светят, потому что их свет достигает нас спустя какое-то время. Где мое место на этом свете, который уже строго говоря не существует?
Дата: Воскресенье, 04.12.2011, 23:09 | Сообщение # 18
Группа: Удаленные
Награды:
Космополис. Часть 2. Глава 6
На лимузине не было живого места. Он был настолько разбитым, помятым и разрисованным, что походил на машину из мультфильма. Зрелище выглядело еще более убого при свете уличного фонаря. Машина, как живое существо, она чувствует и говорит. Подсветка салона была включена, все двенадцать индикаторов, по четыре с каждой стороны между окнами. Водитель стоял позади, придерживая открытую дверь. Эрик не сразу сел в машину. Он остановился и посмотрел на водителя. Он никогда раньше так не делал. Какое-то время Эрик стоял и просто смотрел на него. Мужчина был худым и чернокожим, среднего роста, с длинным лицом. Глаза было сложно разглядеть под козырьком кепки, но была видна радужная оболочка глаз. У этого водителя была своя история, по-видимому. Вечерние блики отражались в глазах, словно кроваво-красное солнце. Все что произошло в его жизни, отражалось в его глазах.
Эрику понравилась мысль, что человек с пустыми глазами вел автомобиль. Его автомобиль. Так даже лучше. Он вспомнил, что ему нужно помочиться. Он сделал это в машине. Изогнувшись, он смотрел, как емкость скрывается обратно в корпусе. Он понятия не имел, что случается потом с испражнениями. Возможно, бак наполнялся где-то под днищем автомобиля и сбрасывался прямо на улицу, нарушая при этом сотню законов. Противотуманные фары освещали дорогу. Река была всего в двух кварталах отсюда, а учитывая ежедневный список сбрасываемых химикатов, случайного мусора, ну и неудачно спрятанных или сброшенных в реку трупов, все это добро, скорее всего, текло к южной окраине острова и за отмель.
На светофоре горел красный свет. Какие-то машины двигались вперед по авеню. Сидя в машине, Эрик рассуждал о том, что ему пришлось ждать, не меньше, чем водителю, только потому, что свет светофора был красный, а не зеленый. Ничто в его облике не выражало его внутреннего состояния, он соблюдал манеры поведения в обществе. Он был в невозмутимом настроении, только и всего, возможно немного вдумчивым, но смертельно одиноким без своего телохранителя. Машина пересекла десятую авеню и проехала мимо маленького продуктового магазинчика и пустого прилавка. Он увидел две припаркованные на тротуаре машины, покрытые рваным голубым брезентом. Бегала бродячая собака. Всегда есть тощая серая собака, сующая нос в скомканные страницы газеты. Мусорные баки были вывернуты, всякая дрянь валялась по всей улице. Везде мусор, в баках, на улице, даже в опрокинутой тележке супермаркета. Он чувствовал, как его угнетает тишина, тягучая тишина никак не вписывающаяся в картину вечерней улицы. Машина проехала мимо второго маленького продуктового магазина, и Эрик увидел парапеты над железнодорожными путями, которые тянулись ниже уровня улицы. Мимо шла череда гаражей и автомастерских, закрытых на ночь. Их металлические ставни были раскрашены граффити на испанском и арабском языках. Парикмахерская была на северной стороне улицы напротив старых кирпичных домов. Машина остановилась, но Эрик все также неподвижно сидел и раздумывал. Он сидел пять, шесть минут. Затем дверь со скрипом открылась, и водитель, стоя на тротуаре, заглянул внутрь. "Мы приехали”- сказал он наконец. Эрик вышел и начал рассматривать многоквартирные дома на улице. Пять зданий стояли в ряд. Его взгляд привлек дом, стоящий между зданиями. Внезапно он почувствовал гнетущий холод одиночества. Он смотрел на четвертый этаж. Мрачные, темные окна, пожарный выход, и ни одного растения. Здание было мрачным, улица была мрачной и люди вынуждены жить здесь в шумной тесной кампании, в квартирах с узкими длинными комнатами с окнами выходящими на одну сторону. Самое странное что все они были счастливы как никогда и нигде. Они были счастливы, сейчас счастливы и будут счастливы здесь всегда. Его отец вырос здесь. Были времена, когда Эрик был вынужден ехать сюда. Он позволял этой улице пропитывать каждую клетку его тела, его души и разума. Он хотел чувствовать ее, каждую жалкую деталь жизни этой той улицы. Но это не было его желанием или стремлением или восприятием прошлого. Он был слишком мал, чтобы помнить такие вещи. Теперь это не было его домом или его улицей. Он чувствовал то, что почувствовал бы его отец, стоя в этом месте. Парикмахерская была закрыта. Он знал, что она будет закрыта в это время. Он подошел к двери и увидел в задней комнате свет. Там должен быть свет, вне зависимости от часа. Он постучал и ждал. Вскоре из мрака вышел старик. Это был Энтони Адубато. На нем была его обычная рабочая одежда. Белая в полоску туника, с короткими рукавами, мешковатые штаны и кроссовки. Эрик знал, что скажет мужчина, когда откроет дверь. "А, это ты такой поздний посетитель!” "Привет, Энтони.” "Давно не виделись.” "Давно. Мне нужно подстричься.” "Как ты выглядишь? Войди сюда, чтобы я смог посмотреть на тебя.” Он щелкнул по выключателю и ждал пока Эрик сядет в одно оставшееся кресло. В комнате пол был услан линолеумом, в котором была прорезана дыра для еще одного кресла. Также стояло кресло для детей – зеленый родстер с красным рулем. "Я никогда у людей не видел таких неопрятных волос.” "Я сегодня проснулся и понял что уже пора.” "Ты знал куда идти.” "Я сказал себе - "Я хочу подстричься.” Энтони снял очки с головы Эрика и положил их на полочку под зеркалом, проверяя их в первую очередь на наличие пятен и пыли. Энтони спросил: -"Может ты хочешь поесть сначала?.” -"Да, я бы перекусил что-нибудь.” -"Есть еда из ресторана. Когда я голоден всегда перекусываю” Он вышел в заднюю комнату и Эрик огляделся. Краска слезла со стены, обнажив пятна розово-белой штукатурки, а потолок был местами в трещинах. Его отец приводил его сюда много лет назад в первый раз, и возможно это место выглядело лучше, но не намного. Энтони стоял в дверях с маленькой белой коробкой в руках. "Ты женился на той женщине?” "Точно.” "Это ее семья не знает, сколько у них денег? Я никогда не думал, что ты женишься так рано. Но откуда мне знать? У меня есть гороховое пюре и баклажаны, фаршированные рисом и орехами.” "Давай баклажаны.” "Держи”, сказал Энтони, но остался в дверях, там, где стоял. "Он быстро угасал, как только они обнаружили болезнь. Ему поставили диагноз и вскоре он умер. Это было как будто, в один день он разговаривает со мной, а на другой – его уже нет. Так я себе это представляю. У меня есть другие баклажаны с чесноком и лимоном, если хочешь, попробуй, вместо этих. Ему поставили диагноз в январе. Они обнаружили болезнь и сказали ему. Но он до последнего не говорил твоей матери. А в марте его не стало. Но такое ощущение, как будто прошел день или два.” Эрик слышал эту историю несколько раз, и Энтони использовал одни и те же слова каждый раз, только с животрепещущими изменениями. Именно этого он хотел от Энтони. Тех же самых слов. Календарь нефтяной компании на стене. Зеркало, которому необходимо серебрение. "Тебе было четыре года.” "Пять.” "Именно. Твоя мать была необычайно умна. Вот откуда твоя гениальность. Твоя мать обладала мудростью.”- сказал он как будто сам себе. "А ты? Как ты?” "Ты знаешь меня, парень. Я бы мог сказать тебе, что не могу жаловаться. Но мне определенно есть на что жаловаться. Есть вещи, которые я не хочу делать.” Он наклонился в сторону комнаты, наклонил свою седую голову с торчащими волосами и светлыми глазами. "Потому что еще не время”, сказал он. После паузы он подошел к полке перед Эриком и положил на нее коробку, доставая две пластиковые вилки из нагрудного кармана. "Позволь мне думать, будто у меня есть что-нибудь, что мы могли бы выпить. Есть только вода из-под крана. Теперь я пью только воду. Есть бутылка ликера, которая стоит тут с Бог знает каких времен. Энтони опасался слова "ликер”. Все слова, которые он сказал, он уже произносил когда-то, и будет произносить дальше. Только не это слово, которое заставляло его нервничать. "Я мог бы выпить и воду.” "Хорошо. Потому что твой отец сам приходил сюда, и если я предложил бы ему воду из-под крана, боже упаси, он вырвал бы мое последнее кресло.” "Можно ли попросить моего водителя войти? Мой водитель там снаружи в машине.” "Мы могли бы ему предложить другие баклажаны.” "Хорошо. Это было бы замечательно. Спасибо, Энтони.” Они уже почти доедали баклажаны. Просто вот так, сидя и разговаривая. Эрик, водитель и Энтони просто разговаривали. Энтони нашел еще одну ложку для водителя, и все они пили воду из-под крана, налитую в разные, старые кружки. Водителя звали Ибрагим Хамати и оказалось, что он и Энтони водили такси в Нью-Йорке, но с разницей в много лет. Эрик сидел в кресле парикмахера и смотрел на водителя, который так и не снял пиджак и не ослабил галстук. Он сидел на складном стуле, спиной к зеркалу, степенно черпая ложкой. "Я водил такси с шашечками на боку, большое и резвое,” сказал Энтони. "Я водил ночами. Я был молод. Но что они могут сделать со мной?” "Ночи не так уж хороши, если у тебя жена и ребенок. Кроме того, я могу сказать вам, что это безумие – водить днем.” "Я любил свое такси. Я работал по двенадцать часов без перерыва. Я останавливался только чтобы сходить в туалет.” "Однажды меня подбили. Один мужик влетел в мое такси”, сказал Ибрагим. "Я имею ввиду, он буквально летел в воздухе. Ударился в лобовое стекло. Прямо перед моим лицом. Кровь была повсюду.” "Я никогда не покидал гаража без стеклоочистителя”, сказал Энтони. "Я исполняющий обязанности секретаря по внешним связям в прошлой жизни. Я сказал ему, "отвали отсюда”. Я не могу вести машину пока твое тело на лобовом стекле.” На левой стороне его лица было что-то, на что Эрик не мог перестать смотреть. Деформированный глаз Ибрагима по-детски очаровывал Эрика. Он пристально разглядывал его, несмотря на то, что это было не прилично. Глаза Ибрагима косили в разные стороны от носа, лоб был высокий и прямой. Рубец шрама пересекал веко. Но даже если веко было почти закрыто, можно было заметить движение глазного яблока. Белок был мутным с выделяющимися капиллярами. Глаза отражали его независимость и индивидуальность, придавая ему целостность. "Я и ел на колесах” - сказал Энтони, махнув своей коробкой с едой. "У меня были бутерброды в фольге.” "Я тоже ел на колесах. Я не мог позволить себе сделать перерыв.” "А где ты в туалет ходил, Ибрагим? Я мочился под Манхэттенским мостом.”- спросил Энтони. "Именно там я и мочился.”- ответил Ибрагим "Я мочился в парках и аллеях. Я даже однажды мочился на кладбище домашних животных.” "Ночь я любил больше”- сказал Ибрагим. "Я в этом уверен.” Эрик почти не слушал, пропуская разговор мимо ушей. Ему ужасно захотелось спать. Он потягивал ликер из треснувшей стопки, а когда закончил есть, положил вилку в коробку, которую потом осторожно поставил на подлокотник кресла. У кресла были такие подлокотники и ножки, что их нужно называть другим именем. Он положил голову назад и закрыл глаза. "Я приходил сюда” - сказал Энтони. "На четыре часа в день, помогать моему отцу стричь. А ночами я водил такси. Я любил свое такси. У меня был маленький вентилятор, который работал на батарейках, потому что забывал о кондиционере. Тогда я был совсем молодым.. У меня была кружка с магнитом, которую я закреплял на приборной панели.” "У меня был мягкий руль” - сказал Ибрагим. "Очень красивый, полосатый как зебра. И фотография дочери на козырьке.” Со временем голоса превратились в единый гул, и сон стал единственным средством уйти в тишину, выходом из долгой пелены бодрствования, которой были отмечены очень много ночей. Он медленно отключался, но сквозь сон услышал вопрос где-то в темноте. Что может быть проще, чем засыпать? Первое, что он услышал, это звуки чавканья. Он сразу вспомнил, где он. Затем он открыл глаза и увидел себя в зеркале, комната кружилась вокруг него. Он задержал взгляд на отражении. Его глаз был распухшим, на том месте, где ему влепили тортом. Камера папарацци, об которую он ударился, тоже оставила на лбу отметину. Красно-бурая царапина распухла и красовалась на лбу с запекшейся кровью. Его волосы были спутавшимися, в полном беспорядке они расползлись по голове, к тому же они были в пене.. Он кивнул себе. Он говорил с тем отражением своей сущности, которое видел в зеркале. Ужасное, опухшее, грязное существо смотрело на него. Он смотрел на свое лицо и вспоминал, каким он был раньше. Парикмахер и водитель ели десерт, тонкое слоеное печенье с медом и орехами, каждый держал горсть печенья в ладони. Энтони смотрел на него и разговаривал с Ибрагимом или с обоими сразу, обращаясь к стенам и креслам. "Я делал этому парню самую первую в его жизни стрижку. Он не хотел сидеть в кресле в виде машины. Его отец пытался впихнуть его в кресло, а он отнекивался. Поэтому я усадил его прямо сюда, где он сидит сейчас. А его отец удерживал его” - сказал Энтони. "Я стриг его отца, когда тот был маленьким. Потом я стриг Эрика.” Он обращался больше к самому себе, к своему внутреннему я. Парикмахеру с ножницами в руках, стригущим миллионы голов. Он продолжал смотреть на Эрика, который знал, что произойдет и ждал. "Его отец вырос с четырьмя братьями и сестрами. Они жили прямо через улицу. Пятеро детей, мать, отец, дедушка, все в одной квартире. Только послушайте!” Эрик слушал. "Восемь человек, четыре комнаты, два окна, один туалет. Я мог слышать голос его отца. Четыре комнаты, две с окнами.” - Энтони нравилось это повторять, наверное ему нравились эти воспоминания. Эрик сидел в кресле и, как сцены из сна, перед глазами всплывали призрачные лица из жизни его отца. Там была кухня, которая появилась и пропала, покрытый эмалью стол, пятна на обоях. "Две комнаты с окнами”- сказал Энтони. Эрик почти спросил, как долго он спал. Люди всегда спрашивают, как долго они спали. Вместо этого он рассказал им об угрожающей ему опасности. Он доверился им. Как это здорово, доверять кому-то! Он чувствовал, что правильно поступает, раскрывшись здесь, в этом особенном месте, где прошлое парит в воздухе, наполняя предметы и лица. Здесь он чувствовал себя в безопасности. Было совершенно очевидно, что Ибрагим был не в курсе. Он сказал, "А где начальник службы безопасности в данной ситуации?” "С сегодняшней ночи я дал ему отдохнуть.” Этнони стоял за кассовым аппаратом и жевал. "Но в машине же есть защита, правильно?” "Защита?” "Защита. Вы не знаете, что это означает?” "У меня был пистолет, но я его выбросил.” "Но зачем?”, спросил Ибрагим. "Я не думал наперед. Я не хочу строить планы или предпринимать меры предосторожности.” "Ты понимаешь, как это звучит?” сказал Энтони. "Как это звучит? Я думал, у тебя есть репутация. Уничтожить человека в мгновение ока. Но то, что ты говоришь, звучит сомнительно для меня. И это говорит ребенок Майка Пакера? У него был пистолет, и он его выкинул? Что это за бред ?” "Что это такое?” сказал Ибрагим. "В этой части города и у тебя нет пистолета?”, вторил Энтони "Вы должны предпринять определенные шаги, чтобы обезопасить себя”- продолжил Ибрагим. "В этой части города?”- повторил Энтони. "Вы и пяти метров не пройдете с наступлением темноты. Если вы будете беспечны, вас сразу убьют.” Ибрагим смотрел на него. Это был унылый, далекий, блуждающий взгляд. "Если вы будете разумным, проживете чуть дольше. Вырвут сначала ваши внутренности.” Он смотрел сквозь Эрика. Голос был мягким. Водитель был мягким человеком в костюме и галстуке, сидел с куском пирога в вытянутой руке, и его комментарии были исключительно личными, которые относились не только к этому городу, этим улицам и обсуждаемым обстоятельствам. "Что случилось с твоим глазом?” спросил Энтони. "Я могу видеть. Я могу водить машину. Я прошел все тесты на вождение.” "Потому что оба моих брата были тренерами по борьбе несколько лет назад. Но я никогда ничего подобного не видел.” Ибрагим смотрел в сторону. Он не хотел бы покорится волне памяти и эмоций. Может быть, он чувствовал привязанность к этой истории. Одно дело говорить об этом опыте, а другое – использовать как пример и аналогию. Детализировать эти адские подробности для незнакомых людей, которые будут кивать и потом забудут, будет только показом его боли. "Тебя били и подвергали пыткам?” сказал Эрик. "Военный переворот. Или тайная полиция. Или они думали, что казнят тебя, стреляя тебе в лицо, и оставили умирать. Или мятежники, свергающие капиталистов, хватающие членов правительства наугад, бьющие прикладами по их лицам.” Он говорил тихо. На лице Ибрагима блеснули капельки пота. Он выглядел обеспокоенным и настороженным. Эту черту характера он усвоил на песчаной равнине за семьсот лет до его рождения. Энтони откусил кусок своего десерта. Они слушали его, жуя и разговаривая. "Я любил свое такси. Я быстро глотал еду и водил по двенадцать часов подряд, ночь за ночью. О выходных даже не мечтал.” Он стоял у кассового аппарата. Хатем протянул руку, открыл шкаф под полкой и вынул несколько полотенец для рук. "Но что я могу сделать для защиты?” Эрик уже видел это раньше, старый с отметинами револьвер, лежащий на дне ящика. Они разговаривали с ним, скалили зубы и ели. Они настаивали на том, что ему необходимо оружие. Он не был уверен, что это имело большое значение. Он боялся, что ночь кончится. Угроза должна приобрести материальную форму сразу после того как Торвал умер, но не приобрела, и он начал думать что она никогда и не приобретет реальную форму. Существовала слабая вероятность, что там вообще никого нет, его никто не преследует. Это ставило его в подвешенное состояние, все что было, было суетно и второстепенно, а кульминационный момент впереди. Единственная вещь, которая осталась – стрижка. Энтони встряхнул полосатую накидку. Он побрызгал водой на голову Эрика. Разговор был теперь легким. Он наполнил стопку самбукой. Затем он пощелкал ножницами в воздухе в качестве подготовки, в дюйме от уха Эрика. Обычный разговор в парикмахерской, о повышении квартплаты и дорожных пробках. Эрик держал стакан на уровне подбородка, согнув руку, неспешно потягивая напиток. Через некоторое время он сбросил накидку. Он больше не мог здесь сидеть. Он поднялся со стула, поглатывая виски. Внезапно Энтони показался очень маленьким, с расческой в одной руке и ножницами в другой. "Но как же так?”- спросил он. "Мне надо уйти. Я не знаю как это так. Вот так.” "Но позволь хотя бы доделать правую сторону. Чтобы обе стороны были одинаковы.” Это что-то значило для Энтони. Совершенно очевидно, важно, чтобы обе стороны совпадали. "Я вернусь. Даю слово. Я буду сидеть и ты закончишь.” И только водитель все понял. Ибрагим вошел в кабинет и достал оружие. Затем он передал его прикладом Эрику, вены проступили на тыльной стороне ладони. Было что-то решительное в его лице, серьезная настойчивость в своем долге признать, грубость и жестокость мира, Эрик хотел ответить в уравновешенной серьезной манере человеку или боялся разочаровать его. Он взял пистолет в руку. Это был никелированный кусок мусора. Но он почувствовал глубину опыта Ибрагима. Он попытался что-то прочесть в изуродованном глазу человека, по кровоподтеку в глазу под нахлобученной кепкой. Он уважал этот глаз. В нем была целая история, задумчивый фольклор времени и судьбы.
Дата: Воскресенье, 04.12.2011, 23:13 | Сообщение # 19
Группа: Удаленные
Награды:
Космополис. Часть 2. Глава 7
Пар испарялся через вентиляцию. Как же все гениально просто, подумал Эрик. Вентиляция поглощает испарения жизни. Как это красиво, пары населенной тысячами людей земли вздымались вверх, как призрачные тени.
Автомобиль почти достиг одиннадцатой авеню. Эрик сидел на переднем сиденье, рядом с водителем. Он попросил водителя отключить все средства связи с центральным офисом. Ибрагим сделал это. Затем он активизировал ночной режим на дисплее. Инфракрасные изображения появились на мониторе. Это были объекты за пределами автомобиля. Он высветил мусорные контейнеры внизу по реке, регулируя проекцию немного вверх, затем активировал микрокамеры, которые отслеживали активность по периметру автомобиля. Любого, кто приближался к машине, можно было увидеть на экранах на приборной панели.
Эти особенности казались Эрику игрушками, полезными разве что в видео-арте.
"Ибрагим, скажи мне вот что…”
"Да”- ответил Ибрагим
"Эти лимузины, которые заполняют улицы. Я задаюсь вопросом…”
"Да”- вторил Ибрагим
"Где они паркуются ночью? Им нужно много пространства. Где-то около аэропортов или в Meadowlands. Лонг-Айленд. Нью-Джерси?”- наконец сформулировал свой вопрос Эрик.
"Я поеду в Нью-Джерси. Лимузин останется здесь”- спокойно ответил Ибрагим
"Где?”- удивился Эрик
"В следующем квартале будет подземный гараж только для лимузинов. Я оставлю ваш автомобиль, возьму свою машину и поеду домой через вонючий тоннель.”
Старое промышленное здание стояло на юго-восточном углу, похожее на многоквартирный дом. Дом-потогонка позднего средневековья и ловушка при пожаре. В нем были запечатаны окна, а фасады обнесены строительными лесами. Даже пешеходные дорожки были обшиты досками. Ибрагим, двигая машину из стороны в сторону, припарковал лимузин правее, сохраняя дистанцию от закрытой территории. Автомобиль выехал прямо перед ними. Это был фургон, развозящий обеды, хотя это маловероятно в такой час, даже ненормально, но стоит посмотреть.
У Эрика за поясом был пистолет, который причинял ему неудобство. Он вспомнил, что спал. Он был в полной готовности и решительно стремился к действию. Что-то должно скоро произойти, вне всяких сомнений, что-то замышлялось, план действий субъекта, видимый и отчетливый.
Потом впереди зажегся свет. Это была яркая вспышка с треском, большие дуговые прожектора были установлены на штативы и были похожи на фонарные столбы. Появилась женщина в джинсах, она что то показывала водителю машины. Перекресток был ярко освещен и ночь внезапно ожила.
Люди пересекали улицу. Некоторые разговаривали между собой, другие, с помощью гарнитур по телефону. Какие-то рабочие выгружали оборудование из длинных грузовиков, припаркованных на обеих сторонах авеню. Один грузовик с прицепом заправлялся на газовой заправке, на другой стороне улицы. Впереди лимузина шел человек, раздающий рекламные листовки фастфуда, и только сейчас Эрик заметил передвижную тележку, в которой стояла огромная указательная стрела, указывающая на заведение. На самом верху стрелы была установлена камера слежения и несколько нарисованных макетов сидящих мужчин поедающих бургеры…
Кран – не единственное, что он упустил. Когда он вышел из машины и стал обходить фургон развозящий обеды, он увидел, что здесь готовились к съемкам какой-то сцены.
Там было три сотни людей, растянувшихся прямо по улице. Они заполонили перекресток, лежа в хаотичном порядке. Некоторые тела лежали друг на друге, другие рядом друг с другом, в позе эмбриона, с детьми. Никто не двигался, глаза у всех были закрыты. Они представляли собой необычайное зрелище. Целый город недвижимых тел, нагота, яркий свет. На земле огромное количество беззащитных тел. Было трудно поверить в то, что это обычная дорога, где ходят люди.
Конечно, это была декорация. Просто кто-то снимал фильм. Это просто чья-то фантазия. Тела – это голые факты на улице. Их сила в самих себе. Они независимы при любых обстоятельствах данного мероприятия. Но все-таки, здесь было присуще странное притяжение, подумал Эрик. Было что-то застенчивое и неуловимое в этой сцене. Женщина чихнула, резко дернув при этом головой, и присела. Эму стало интересно, должны они были изображать мертвых или просто недвижимых. Он находил их грустными и отважными одновременно. Ему казалось, что именно сейчас они более обнажены и уязвимы, чем когда-либо в их жизни.
Техники с осветительными приборами петляли между лежащими людьми, аккуратно переступая через головы и расставленные ноги. Женщина с "хлопушкой” стояла наготове, чтобы начать сцену. Эрик подошел к углу и протиснулся сквозь пару сломанных досок, блокировавших тротуар. Он стоял внутри фанерной конструкции, дыша цементным раствором и пылью. Он снял одежду. Ему потребовалось какое-то время, чтобы вспомнить, почему у него так болело в груди. Именно сюда он получил разряд электрошокера, и как же блестяще она при этом выглядела, его телохранитель в своем бронежилете. Он чувствовал продолжительную боль от водки, которую она впоследствии тоненькой струйкой лила на него.
Он спрятал пистолет в карман брюк и разделся. Оставив свой пиджак на тротуаре Эрик ощупью пробирался в темноте. Потом свернул за угол, плечом нащупывая доски, пока не увидел кромку света. Он медленно толкнул доску, услышав, как она царапнула асфальт. Потом обошел вокруг фанерного сооружения и вышел на улицу. Эрик сделал десять маленьких шажков, и достиг границы лежащих тел.
Он лег среди них. Он ощутил асфальт своей кожей. Ему казалось, что асфальт похож на жевательную резинку, спрессованную за десятилетия движения. От него пахло гарью, маслом, резиной и горячей смолой. Он лежал на спине, запрокинув голову и сложив руки на груди. Здесь он чувствовал себя глупо. Жемчужная пена животного жира в куче промышленного мусора. Одним глазом он мог видеть камеру, которая снимала сцену на высоте 20 футов. Общий план все еще в процессе подготовки, подумал он, пока женщина с ручной камерой бродила по территории и снимала цифровое видео.
Главный ассистент позвал младшего:
-"Бобби, тишина и никто не двигается! "
На улице стало тихо. Голоса смолкли, исчезло любое движение вдалеке. Он чувствовал тела рядом. Все они дышали как единый организм. Тепло тел и поток крови, такие разные люди в этот момент были так похожи. Они, собранные все вместе, живые и мертвые. Хоть они и были только статистами в массовой сцене, которым сказали не двигаться, но впечатление было сильным, настолько полным и открытым, что он едва мог воспринимать что-то другое.
- "Привет” - сказал кто-то.
Это была женщина, лежащая лицом вниз возле него. Ее рука была вытянута ладонью вверх. У нее были светло-русые волосы. Может быть это палевый цвет. Что такое палевый? Серо-желто-коричневый с умеренным оттенком красновато-коричневого. Или светло-рыжий. Светло-рыжая звучит лучше.
"Предполагается что мы мертвые?”- спросила она.
"Я не знаю”- ответил Эрик.
"Никто нам ничего не сказал. Я разочарована” - вновь сказала женщина.
"Ну, тогда будь мертвой”- съязвил Эрик.
Положение ее головы вынуждало ее говорить лицом в асфальт, поэтому слова звучали глухо.
"Я приняла такую странную позу умышленно. Что бы с нами не случилось, я подумала, что вероятно что то произошло внезапно, и я хотела отразить это, придав индивидуальности моему персонажу. Моя рука больно затекла. Но было бы неправильно сменить позу. Некоторые бы сказали, что финансирование рухнуло. Произошло в считанные секунды. Все деньги исчезли. Это последняя сцена, которую они снимают, прежде чем приостановить съемки на неопределенный срок. Так что нет никакого оправдания потаканию своим желаниям, не так ли?”- сказала женщина.
Разве у Элис не светло-рыжие волосы? Он не мог видеть лица женщины, а она не могла видеть его лица. Но он говорил, а она явно слушала. Если бы это была Элис, разве бы она не среагировала на голос мужа? Но зачем ей реагировать? Это не интересно.
Грохот грузовиков отдавался у него где-то в спине.
"Но я подозреваю, что мы не мертвы, если только это не культ какой-то,” сказала она.
«Мы же не вовлечены в массовое самоубийство, я очень надеюсь, что это не так.”
Громкий голос произнес:"Глаза закрыты, ни одного звука или движения.”
Камера на стреле крана начала работать, медленно снижаясь, и он закрыл глаза. Теперь, когда он был слепым среди них, он увидел собранных в кучу людей, как видит это камера, холодно и беспристрастно. Они прикидывались голыми или на самом деле были голыми? Это до сих пор было ему непонятно. Так много оттенков кожи, но он видел все черно-белым, и не знал почему. Может быть, такая сцена как эта, требовала мрачного одноцветия.
Дата: Воскресенье, 04.12.2011, 23:13 | Сообщение # 20
Группа: Удаленные
Награды:
Космополис. Часть 2. Глава 8
Этот голос ворвался в его мысли, он пытался увидеть их здесь и сейчас, независимо от картинки на экране в Осло и Каракасе. Или были ли те места неотличимы от этого? Но к чему эти вопросы? Зачем смотреть на все это? Они блокировали его. Он отличался от них, и это не то чего он хотел. Он хотел быть здесь среди них, среди этих тел, татуированных, волосатых, воняющих. Он хотел находиться в самом центре, среди стариков с выступающими венами и старческими пятнами, и рядом с карликом с шишкой на голове. Он думал, что здесь были, вероятно люди с вастинг-синдромом, у которых шелушилась кожа. Они были молодыми и сильными. Он был одним из них. Он был одним из отвратительно полных, загорелых, подтянутых или среднего возраста. Он подумал о детях с их чистой красотой, такой симметричной и тонкокостной. Он был одинок. Люди положили свои головы на грудь или подмышки других, каким бы кислым ни было это убежище. Он подумал о тех, кто лежал лицом вверх, широко раскинув руки, лицом к небу, с гениталиями напоказ. Там была темнокожая женщина с маленьким красным пятнышком на лбу. Был ли там человек с отсутствующей конечностью, бесстрашный обрубок, подвязанный ниже колена? У многих ли были хирургические шрамы? И что это за девушка с дредами, замкнутая в себе, с розовыми ногтями на ногах?
Ему хотелось оглядеться вокруг, но Эрик не открывал глаз до тех пор, пока мягкий мужской голос не сказал "Снято!”
Он сделал шаг и вытянул руку за спиной. В этот момент он почувствовал ее руку в своей. Она последовала за ним с обшитого досками участка на тротуар, где он оказался в темноте и поцеловал ее, произнося ее имя. Она запрыгнула на него, обхватив ногами. Они занимались любовью прямо здесь, мужчина стоял, а женщина широко расставила ноги.
"Я потерял все твои деньги”- сказал он ей.
Он услышал ее смех. Он ощутил спонтанный вздох, глоток влажного воздуха на лице. Он забыл удовольствие от ее смеха, смех как кашель от дыма, сигаретный смех как в черно-белых фильмах.
"Я все время что-то теряю”- сказала она. "Я потеряла этим утром свою машину. Мы говорили об этом? Я не помню…”
Вот что это напоминало, следующую сцену в черно-белом фильме, который демонстрировался в кинотеатрах по всему миру, без сценария и без необходимости финансирования. После обнаженной толпы, двое уединившихся любовников, свободные от воспоминаний и времени.
"Сначала я украл деньги, а потом потерял их.”
"Где?”- сказала она смеясь.
"На рынке.”
"Но куда?” сказала она. "Куда они делись, когда ты потерял их?”
Она лизнула его лицо, и вскарабкалась на него, а он не мог вспомнить, куда делись деньги. Она провела языком по его глазам и бровям. Он восторженно поднял ее повыше, и зарылся лицом в ее грудь.
"А что поэты знают о деньгах? Любят мир и превращают эту любовь в стихотворную строку. И ничего кроме этого”- сказала она. "И все…”
На этих словах она положила руку ему на голову и схватила его за волосы, дергая его голову назад. Она изогнулась чтобы поцеловать его, таким долгим и распутным поцелуем, с таким жаром, что он подумал, что узнал ее наконец. Это была его Элис. Она вздыхала, касалась его языком, кусала его губы, выдыхая влажные слова, и тихо шептала. Поцелуй как шепот, как детский разговор. Ее тело плавилось от его тела, ноги обвили его бедра, а ее горячие ягодицы он обхватил ладонями.
В это мгновение он осознал, что любит ее, она соскользнула вниз с его тела и из его рук. Затем она втиснулась в узкое отверстие в досках, и он смотрел, как она пересекала улицу. Там не было никакого движения, двигалась только она .Толпа и массовка исчезли, оборудование тоже, она была прекрасной и тонкой, шла с высоко поднятой головой, с технической точностью, в сторону последнего трейлера на ремонтной станции, где она нашла свою одежду, после чего быстро оделась и исчезла.
Он оделся в темноте. Он почувствовал уличный песок, грубый, колющий его спину и ноги. Он пошарил вокруг в поисках носков, но не мог найти их, и пошел босиком на улицу, неся ботинки.
Последний трейлер уехал, перекресток опустел. На этот раз он не сел рядом с водителем. Он хотел сесть сзади, в отгороженную от водителя часть лимузина, освещенную бронзовым светом. Только он один в этом потоке пространства, отмечая линии и структуру, мягкий переход формы и текстуры. В машине была система вентиляции, воздух шел вниз, и он почувствовал запах кожи салона и панелей из красного кедра, которыми был отделан лимузин. Он почувствовал холод мраморного пола под ногами. Он посмотрел на выложенный фресками потолок, полу абстрактный, на котором показывалось расположение планет в момент его рождения, рассчитанное по часам, минутам и секундам.
Они пересекли одиннадцатую авеню в сторону автомобильной пустоши. Старые гаражи – убежища наркоманов, витрины магазинов, кишащих крысами. Ремонт автомобилей, мойка машин, подержанные машины. Вывеска гласила Collision Inc. Разбитые машины выстроились в ряд на тротуаре, хвост этой шеренги заканчивался на улице. Это был последний нежилой квартал перед рекой, множество автомобилей было огорожено колючей проволокой, территория под стать нынешнему состоянию его лимузина. Он обулся. Машина остановилась у входа в подземный гараж, где он будет оставаться на ночь и возможно навсегда, или пока его не выселят, не уберут как мусор или отходы.
Поднялся ветер. Он стоял на улице около заброшенных квартир с окнами забитыми досками. На двери, где должен быть вход висел замок. Он подумал, что неплохо было бы иметь канистру бензина и поджечь автомобиль. Зажечь костер на берегу реки из дерева, кожи, резины и электронных устройств. Было бы здорово поджечь и посмотреть на это. Это же криминальный район «Адская Кухня». Сжечь автомобиль до состояния черного мертвого металлолома прямо здесь на улице. Но он не мог обрекать Ибрагима на такое зрелище.
Ветер сильнее подул с реки. Он и его водитель вышли из машины.
"Вы видите раннее утро. Эта группа мужчин в белых комбинезонах. Это мойщики лимузинов. Рынок лимузинов. Полет тряпок.”
Двое мужчин обнялись. Ибрагим сел в машину, замедлили ход и заехал в гараж. Опустилась железная решетка. Он выведет свою машину из другого выхода на соседнюю улицу и направится домой.
Луна была преимущественно за тучами. По его оценке, двадцать второй лунный день.
Он стоял на улице. Делать было нечего. Он не понимал, что с ним может случиться. Не было в данный момент ничего срочного и безотлагательного. Этого он не планировал. Что случилось с его обычной жизнью, которую он всегда вел? Не было такого места, куда бы он хотел пойти, не о чем было думать, некого ждать. Как он мог сделать шаг в каком-либо направлении, когда все направления одинаковы?
Затем был выстрел. Звук разлетелся по ветру. Да, что-то произошло, что-то незначительное, какой-то пустой звук хлопка, который пришел и ушел и принес только маленький намек на опасность. Затем последовал еще один выстрел, и мужской голос истошно прокричал его имя, крик был более леденящий душу, чем выстрел.
"ЭРИК МАЙКЛ ПАКЕР!!!"
Затем произошло то, что касалось его лично. Он вспомнил пистолет у себя за поясом. Он взял его в руку и приготовился бежать к паре небольших мусорных контейнеров на тротуаре за ним. Там можно было укрыться и вести оттуда ответный огонь. Вместо этого он стоял там, где стоял, на середине улицы, лицом к закрытому на замок зданию. Послышался еще один выстрел, звук которого почти растворился в порыве ветра. Кажется, стреляли с третьего этажа.
Он посмотрел на свой пистолет. Это был короткоствольный револьвер, маленький и грубоватый, с широким спусковым механизмом. Он проверил барабан револьвера, в котором было всего пять патронов. Но он знал, что не будет считать патроны.
Он приготовился открыть огонь, закрыл глаза, представил палец на спусковом крючке, в мельчайших деталях, и также увидел человека на улице перед серым многоквартирным домом.
Но с левой стороны по направлению к нему кто-то двигался. Он открыл глаза, это был человек на велосипеде, курьер. Голый по пояс, он проехал, широко раскинув руки, и повернул в сторону West Side Highway, направляясь на север в сторону терминалов и причалов.
Эрик на мгновение загляделся, дивясь такой картине, потом повернулся и выстрелил. Он просто стрелял в здание. Оно было целью. Только это имело смысл для него. Это решило бы много чьих-то проблем. Человек открыл ответный огонь.
Почему люди интерпретируют выстрелы как фейерверк или как выхлоп автомобиля? Потому что за ними не охотится киллер.
Он подошел к зданию. Запертая на висячий замок дверь выглядела внушительно, обитая железом дверь. Он думал прострелить замок, чисто кинематографический глупый жест. Он знал, что есть другой вход, потому что висячий замок нельзя открыть изнутри здания. Слева от него были ворота, всего в нескольких шагах, узкая, загаженная дорожка, которая вела во двор за зданием.
Он толкнул старую уродливую дверь. Его тренером по силовым нагрузкам была женщина, латвийка. Дверь рухнула, и он вошел в здание. Коридор был затоплен. В вестибюле лежал человек, то ли мертвый, то ли спал. Он походил вокруг тела и поднялся на два лестничных пролета в тусклом свете пары лампочек.
Ветер гулял по этажам. На площадке валялась штукатурка и мусор. На третьем этаже он перешагнул через недоеденную еду в пенопластовом лотке, и аккуратно сложенные в кучку сигареты. Все двери, кроме одной, отсутствовали, и ветер гулял сквозь не забитое досками окно. Ему понравился звук гуляющего по комнатам и коридорам ветра. Ему даже понравились две крысы, которых он увидел, бегущими к еде неподалеку. Крысы были хорошими. Они были здоровыми и упитанными.
Он стоял у двери квартиры. Он стоял спиной к стене, толкая плечом косяк. Он держал пистолет у лица, дулом вверх, и смотрел прямо перед собой в ветреную прихожую. Он нечетко видел вещи.
Он повернул голову и посмотрел на пистолет в дюйме от своего лица.
Он сказал:"У меня было оружие, с которым я мог говорить. Чешское. Но я его выкинул. Или я буду стоять здесь, имитируя голос Торвала, чтобы запустить пусковой механизм. Я знаю код. Я могу стоять здесь и шептать Нэнси Бабич, Нэнси Бабич голосом Торвала. Я могу произносить его имя, потому что он мертв. Это системное оружие, а не пистолет. А вот ты - пистолет. Я видел сотню таких ситуаций. Человек, пистолет и запертая дверь. Моя мама брала меня в кино. После смерти моего отца, моя мать брала меня в кино. Вот что мы делали как мать и дитя. И я видел двести ситуаций, где человек стоял перед закрытой дверью с пистолетом в руке. Моя мать могла назвать имя каждого актера в такой ситуации. Он стоял так, как стою я, спиной к стене. Он двигается прямо и держит пистолет так, как держу я, вверх. Затем он поворачивается и пинком открывает дверь. Дверь всегда заперта, и он всегда открывает ее пинком. Это были старые и новые фильмы, не имеет значения. Была дверь и ее пинали. Она могла сказать отчество актера, его семейную историю, название дома отдыха, где его брошенная мать дремлет в кресле. Всегда достаточно одного удара. Дверь открывается сразу. Я оставил свои очки в машине или в парикмахерской. Я вижу себя здесь, шепчущего понапрасну Нэнси Бабич, чертова баба! И снова, что? Однажды он произнес ее имя, возможно система пуска огня заработала на определенный период времени, или до тех пор, пока не закончатся все патроны. Потому что я не могу представить, что ты продолжал произносить ее имя, беглый огонь в аллее невыразительных убийц. Мамочки со своими дневными фильмами. Мы, бывало, сидели в пустом кинотеатре, где я говорю ей, что невозможно вышибить дверь с одного удара и ждать когда она откроется. Мы не говорим о шаткой двери на экране в плохих районах, где убийства обычно бывают случайными в таких фильмах.
Я был ребенком и был немного педантичным, но я до сих пор поддерживаю эту точку зрения. Он не произносил мое имя, а я не произносил его. Но теперь, когда он мертв, я могу сказать его имя. Я знаю немного по-чешски, полезно в ресторанах и такси, но я никогда не учил язык. Я могу стоять здесь и перечислять языки, которые учил, но какой в этом смысл? Я никогда не любил вспоминать, возвращаться назад на день, на неделю или на жизнь. Прожил и забыл. Огневая мощь работает лучше, когда нет воспоминаний. Оружие прямо. Всякий раз, когда это случалось, когда мы как мама и сын ходили в кино, я говорил ей, кто бы ни сделал фильм, он не имел понятия, как тяжело выбить крепкую деревянную дверь в настоящей жизни. Я оставил очки в парикмахерской вроде? Титановые или пластиковые. Потому что независимо от того на какой фильм мы ходили: был ли это шпионский триллер, вестерн, романтическая драма или комедия, всегда был мужчина за запертой дверью, готовый выбить ее. Сначала меня не особо заботили их отношения. Но сейчас я думаю, что это удивительно, потому что зачем бы иначе ему шептать ее имя пистолету? Огневая мощь работает лучше, когда нет различий. Даже в научной фантастике, он стоял со своим бластером и пинал дверь. В чем разница между защитником и убийцей, если оба вооружены и ненавидят меня? Я вижу безответную тяжесть вдобавок к ней. Нэнси. Нэнси. Нэнси.
Или он говорит ее полное имя, потому что именно это он говорит своему оружию. Мне интересно, где она живет, о чем она думает, когда едет на автобусе на работу. Я могу стоять здесь и смотреть, как она выходит из душа и сушит волосы. Босые женщины на паркетном полу делают меня слабовольным и сумасшедшим. Я знаю, я разговариваю с пистолетом, который не может ответить, но как она раздевается, какова она раздетая? Я думаю, могла ли она встретиться с ним у себя дома или у него дома и делать то, чем они там занимались. Ох уж эти мамаши, с их дневными походами в кино! Мы ходили в кино, чтобы учиться, как быть вместе. Нам было холодно и одиноко, и душа отца пыталась нас найти, чтобы поселиться в нас, не то чтобы, я хотел или нуждался в вашем сочувствии. Я могу представить ее во время секса, невыразительную, потому что это Нэнси Бабич, непроницаемое лицо. Я произношу ее имя, а не его. Я хотел бы произнести его имя, но теперь я не могу, потому что знаю, что произошло между ними. Я думаю, его фотография в рамке у нее на комоде. Сколько времени должны двое трахаться, прежде чем один из них заслужит смерти? Я стою здесь, и ярость бушует у меня в голове. Другими словами, сколько раз я должен убивать его? Эти матери, которые принимают выдумку о выбивании двери. Что такое дверь? Это подвижная структура, как правило, раздвигаемая на шарнирах, которая закрывает лестничную площадку, и требует чтобы в нее долго стучали, прежде чем наконец-то вам откроют.”
Он отошел от стены и повернулся, встал прямо перед дверью. Затем ногой вышиб дверь. Она открылась сразу. Он вошел и выстрелил. Он не целился, а просто открыл огонь. Просто выстрелил. Так выразил себя. Стены были снесены. Это первое, что он увидел в мерцающем свете. Он смотрел на огромное пространство с обломками от стен повсюду. Он пытался засечь объект. Там был искромсанный диван, на нем никого не было, рядом стоял велотренажер. Он увидел тяжелый металлический стол, винтажный линкор, прикрытый бумагами. Он увидел остатки кухни и ванны, пустое пространство, где преимущественно стояла бытовая техника. Здесь стоял портативный оранжевый туалет со строительной площадки, высотой в семь футов, весь загаженный и помятый. Он увидел журнальный столик с не зажженной свечой в блюдце и десяток монет разбросанных вокруг Mk.23, военного пистолета с матово-черной отделкой и общей длиной девять с половиной дюймов, оснащенного лазерным прицелом.
Дверь туалета открылась, и вышел человек. Эрик выстрелил снова, равнодушно, при появлении человека.
Он был босиком в джинсах и футболке, с полотенцем на голове и плечах, как молитвенное покрывало.
"Что ты здесь делаешь?”
"Это не тот вопрос. Вопрос в том, как ты ответишь”- сказал Эрик. "Почему ты хотел меня убить?”
"Нет, это не вопрос. Это слишком легко, чтобы быть вопросом. Я хочу убить тебя, чтобы рассчитывать на что-то в этой жизни. Видишь как просто?”
Он подошел к столу и взял оружие. Затем сел на диван, наклонил голову, почти потеряв при этом полотенце.
"Ты не мыслящий человек. Я живу осмысленно”- сказал он. "Дай сигарету.”
"Дай мне выпить”- сказал Эрик
"Ты узнаешь меня?”
Он был невысоким и небритым и выглядел абсурдно, пытаясь управлять таким грозным оружием. Пистолет доминировал над ним, даже с полотенцем на голове.
"Я не ясно вижу тебя”- ответил Эрик.
"Сядь. Поговорим.”
Он не хотел садиться на велотренажер. Противостояние превратиться в фарс. Он увидел пластиковый стул у стола и поставил его к журнальному столику.
"Да, сядь, поговорим”- сказал он. "У меня был длинный день. События, люди. Самое время для философской паузы, для некоторого размышления.”
Мужчина выстрелил в потолок. Это напугало его. Не Эрика, другого, объект.
"Ты незнаком с оружием. Я стрелял из этого оружия. Это серьезное оружие. Прими это во внимание” - сказал он, качая револьвером в руке. Я подумываю устроить здесь стрельбище. А почему бы не устроить его в вашем офисе? Выстроить всех в ряд и застрелить их.”
Дата: Воскресенье, 04.12.2011, 23:15 | Сообщение # 21
Группа: Удаленные
Награды:
Космополис. Часть 2. Глава 9
"Ты знаешь, где офис? Так? Ты был в офисе?”
"Скажи мне, как ты думаешь кто я?”
Ужас этой просьбы, нетерпеливое ожидание, для Эрика стало почти очевидно, что следующее его слово, или последующее за ним, может быть его последним словом. Они находились друг напротив друга за столом. Ему не приходило на ум, что он может выстрелить первым. Не то чтобы он не знал, откуда вылетает пуля.
Он сказал, "Я не знаю. Кто ты?”
Человек снял полотенце с головы. Это ничего не значило для Эрика. У него был высокий лоб. Он увидел взъерошенные волосы, висящие немытыми сосульками, тонкие и вялые.
"Может быть, ты скажешь мне свое имя?”
"Ты не знаешь мое имя.”
"Я знаю имен больше чем лиц. Скажи мне свое имя.”
"Бенно Левин.”
"Это фальшивое имя.”
Мужчина был немного смущен, услышав это. "Это фальшивка. Подделка.”
Он был в замешательстве и смущен.
"Оно фальшивое, не настоящее. Но я думаю теперь, что узнаю тебя. Ты был у банкомата у входа в банк, где-то около полудня.”
"Ты видел меня.”
"Ты выглядишь знакомо. Я не знаю почему. Возможно, ты работал на меня. Ненавидишь меня. Хочешь убить меня. Прекрасно.”
"Все события в нашей жизни, твоей и моей, привели нас к этому моменту.”
"Прекрасно. Я должен был запастись большой банкой холодного пива к этому моменту.”
При всей его изможденности, усталости, в глазах субъекта был свет. Он воодушевился от мысли, что Эрик узнал его. Не узнал, а просто увидел. Увидел и нашел связь, едва уловимую, там, на людной улице. Она была почти потеряна в отчаянном поведении этого человека. Его внимание не было мрачным или смертельным.
"Мне интересно, сколько тебе лет?”
"Ты думаешь такие люди как я не рождаются?”
"Сколько?”
"Рождаются. Сорок один.”
"Простое число.”
"Но не интересное. Или мне исполниться сорок два, что возможно, потому что я не веду счет, зачем мне это?”
Ветер гулял по коридору. Он замерз и положил полотенце обратно на голову, края которого падали на плечи.
"Я становлюсь загадкой для себя. Так сказал святой Августин. И в этом заключается моя болезнь.”
"Это только начало. Это ключевой момент самореализации,” сказал Эрик.
"Я не о себе говорю. Я говорю о тебе. Вся твоя настоящая жизнь – внутреннее противоречие. Вот почему ты проектируешь свой собственный крах. Почему ты здесь? Это первое, что я сказал тебе, когда вышел из туалета.”
"Я заметил туалет. Это первое, что я заметил. Что происходит с твоими отходами?”
"Там внизу дыра под креплением. Я пробил дыру в полу. Я расположил туалет так, что одна дыра подгоняется под другую.”
"Дыры – это интересно. Есть много книг о дырах.”
"Есть книги о дерьме. Но мы хотим знать, почему ты охотно входишь в дом, где внутри спрятался кто-то, кто приготовился убить тебя?”
"Хорошо. Скажи мне, зачем я здесь?”
"Это ты скажи мне. Какой-то неожиданный провал. Шок для твоей самооценки.”
Эрик думал над этим. С той стороны стола мужчина опустил голову, держа обеими руками пистолет между колен. Его поза была терпеливая и задумчивая.
"Йена. Я не смог понять йену.”
"Йена?”
"Я не смог построить график йены.”
"Итак, ты все потерял.”
"Йена ускользнула от меня. Такого никогда раньше не случалось. Я стал нерешительным.”
"Потому что у тебя только половина сердца. Дай мне сигарету.”
"Я не курю сигареты.”
"Большие амбиции. Презрение. Я могу продолжить список. Я могу назвать твои желания, людей. Кем ты помыкаешь, кого игнорируешь, кого преследуешь. Абсолютно все. Отсутствие угрызений совести. Это твой дар”- печально сказал он без всякой иронии.
"Что еще?”
"Странное ощущение в твоих костях.”
"Какое?”
"Скажи мне, если я неправ.”
"Какое?”
"Предчувствие ранней смерти.”
"Что еще?”
"Что еще. Тайные сомнения. Сомнения, которые ты никогда не признаешь.”
"Ты знаешь некоторые из них?”
"Я знаю, ты куришь сигары. Я знаю все, что когда-либо говорилось или писалось о тебе. Я знаю все что вижу на твоем лице, за годы изучения.”
"Ты работал на меня. Чем ты занимался?”
"Валютный аналитик. Я работал над Таиландским батом.”
"Бат – это интересно.”
"Мне нравился бат. Но твоя система настолько ограничена во времени, что я не успевал за ней. Я не мог найти ее. Она не поддается измерению. Я начал ненавидеть мою работу, и тебя, и все цифры на экране, и каждую минуту моей жизни.”
"Сто тысяч сатангов (монета Тайланда) за бат. Как твое настоящее имя?”
"Ты его не знаешь.”
"Скажи мне свое имя.”
Он откинулся на спинку стула и отвернулся. Для него сказать ему свое имя, значит нанести ему поражение, самая большая личная неудача характера и воли, но такая неизбежная, что нет смысла сопротивляться.
"Щитс. Ричард Щитс.”
"Ничего не значат для меня эти слова.”
Он сказал эти слова в лицо Ричарду Щитсу. Ничего не значат эти слова. Он почувствовал след застарелого удовольствия, бросив экспромтом замечание, которое заставляет человека чувствовать себя бесполезным. Такая маленькая и незапоминающаяся фраза ведет за собой такие потрясения.
"Скажи мне. Ты думаешь я украл твои идеи? Интеллектуальную собственность”
"А кто-нибудь мог это представить? Сто вещей в минуту. Представлял ли я себе или нет, но для меня это реально. У меня есть ощущения, которые потом становились реальностью, например Малайзия. Вещи, которые я представлял, стали фактами. У них полно времени для фактов.”
"Ты принуждаешь меня быть разумным. Мне это не нравится.”
"У меня есть серьезные опасения, что мой половой орган отказывается работать в моем теле.”
"Но это не так.”
"Сжимается в моем животе.”
"Но это не так.”
"Так или нет, но я-то знаю, что это так.”
"Покажи мне.”
"Да нет необходимости смотреть. Есть народные поверья. Случаются эпидемии. Тысячи мужчин подвергаются настоящему страху и боли.”
Эрик закрыл глаза и выстрелил в пол между ног. Он не открывал глаза до тех пор, пока звук выстрела не перестал вибрировать в комнате:
"Хорошо. С такими людьми как ты, может случиться. Я это понимаю. Но это не насилие. Не оружие. Пистолет – это неправильно. Ты не жестокий человек. Жестокость предусматривает реальность, основанную на реальных мотивах, на силах, которые что? Которые заставляют нас хотеть защитить себя или предпринять активные действия. Преступление, которое ты хочешь совершить – дешевая мотивация. Это устаревшая фантазия. Одни люди делают это потому, что так делают другие. Это еще один симптом, который ты перенял от других. У него нет истории.”
"Это все история.”- сказал Бенно. "Все это уже история. Ты отвратительно и чертовски богат. Не говори мне о твоей благотворительной деятельности.”
"Я не веду никакой благотворительной деятельности.”
"Я знаю.”
"Тебя не возмущает твое богатство. Ты не такой чувствительный.”
"А к чему я восприимчив?”
"Путаница. Вот что выбивает тебя из рабочей колеи.”
"Да?”
"Потому, что ты хочешь убивать людей.”
"Ну не это меня выбивает из колеи.”
"Тогда что?”
"Потому что я воняю. От меня пахнет. Понюхай меня,” сказал Эрик.
Объект думал об этом.
"Даже когда ты саморазрушаешься, ты хочешь потерпеть неудачу еще больше, чем остальные. Потерять больше, чем остальные, умереть круче, чем остальные, вонять больше чем остальные. В древних племенах вождь, который уничтожал больше своего имущества, чем остальные вожди, был самым могущественным.”
"Что еще?”
"У тебя есть все, для чего нужно жить и за что умереть. У меня нет ничего. Это еще одна причина, чтобы убить тебя.”
"Ричард. Слушай.”
"Я хочу быть известным как Бенно.”
"Ты выбит из колеи, потому что ты чувствуешь, что не играешь никакой роли, у тебя нет места в жизни. Но ты должен спросить себя, чья это вина. Потому что на самом деле в этом обществе мало вещей, которые ты мог бы ненавидеть.”
Это заставило Бенно рассмеяться. Его глаза стали немного дикими, и он огляделся вокруг себя, вздрагивая и смеясь. Смех был невеселый и тревожный и дрожь увеличилась. Он вынужден был положить оружие на стол, чтобы посмеяться и свободно трястись от смеха.
Эрик сказал, "Подумай.”
"Подумай?”
"Для жестокости нужна причина.”
Он думал о телохранителе со шрамом на лице и разновидности ближнего боя и славянском имени Данко, который сражался бы в войнах предков. Он думал о сикхе с отсутствующим пальцем, водителе, которого он видел, когда сидел в такси вместе с Элис, чуть раньше сегодня днем, как теперь кажется уже не в этой жизни. Он думал о Ибрагиме Хамадоу, его водителе, которого пытали политики или религиозные клановые фанатики. Жертва прочно укоренившегося насилия, ведомая духами врагов своих предков. Он думал даже об Андре Петреску, кондитере-террористе, и всех тортах на лице и ударах, которые он получил от него.
Наконец он подумал о горящем человеке и мысленно вернулся к этой сцене, на Таймс Сквер, наблюдая за телом в огне, или тело наблюдало за ним сквозь дым и пламя.
"Нет ничего в мире, кроме других людей” - сказал Бенно.
У него были проблемы с речью. Слова срывались с его губ, не столько громко, сколько импульсивно, выпалиливались под воздействием стресса.
"Однажды у меня возникла такая мысль. Это была мысль о моей жизни. Меня окружают другие люди. Они покупают и продают, обедают. Я смотрел на них, а они смотрели на меня. Свет сияет сквозь меня. Я как слово, пропускающее видимый свет.”
Он развел руками.
"Я думал обо всех этих людях. Я думал как они стали теми, кто они есть. Это все из-за банков и автомобильных парковок, из-за авиабилетов по интернету, из-за ресторанов, набитых разговаривающими людьми. Это люди, подписывающие коммерческие документы. Эти люди, вынимают коммерческие документы из кожаных папок, а затем подписывают их, потом они делят коммерческие копии документов и копии документов клиентов и кладут кредитные карты в бумажники. Они делают это без посторонней помощи. Эти люди имеют докторов, которые назначают им анализ.” сказал он.
"Я беспомощен в их системе. Она не имеет смысла для меня. Ты хочешь, чтобы я был беспомощным роботом-солдатом, но все, чем я могу быть, это просто беспомощным.”
Эрик сказал - "Нет.”
"Это из-за женской обуви. Из-за брендов этой обуви. Из-за всех этих людей в парке за библиотекой, болтающих на солнце.”
"Нет. Твое преступление не имеет оправдания. Тебе нет необходимости делать это под действием жестоких социальных сил. Как я ненавижу быть разумным. Ты не против богатства. Никто не против богатства. Каждый находится в десяти секундах от богатства. Или все так думают. Нет. Твое преступление в твоей голове. Еще один дурак, стреляющий в обед, потому что потому.”
Он посмотрел на Mk.23, лежащий на столе.
"Пули летят сквозь стены и пол. Так бесполезно и глупо,” сказал он. Даже если твое оружие воображаемо. Как это называется?”
Объект выглядел уязвленным и преданным.
"Что за штука примыкает к предохранительной скобе? Как она называется? Для чего она нужна?”
"Хорошо. У меня не хватает мужества знать все эти названия. Мужчины знают эти названия. У тебя есть опыт мужественности. Я не могу думать, что это где-то далеко. Все что я могу, это быть личностью.”
"Насилию нужна основная мысль, нужна цель”
Эрик прижался к дулу своего пистолета, ладонью своей левой руки. Он пытался думать ясно. Он думал о своем начальнике охраны, лежащем на асфальте, пролетела еще секунда его жизни. Он думал о других людях, появлявшихся в его жизни на протяжении многих лет, лица которых были как в тумане и чьи имена он не помнил. Он чувствовал огромное раскаяние. Оно навалилось на него, вызывая чувство вины, даже странно как мягко он чувствовал курок своим пальцем.
Дата: Воскресенье, 04.12.2011, 23:16 | Сообщение # 22
Группа: Удаленные
Награды:
Космополис. Часть 2. Глава 10.
Он осознал, что произвел только один выстрел левее, почти что в одно время с выстрелом, слишком поздно чтобы это уже имело значение. Выстрел пробил дыру в середине руки.
Он опустил голову, в голове никаких идей, он чувствовал боль. Рука горела. Она казалось, была отделена от остального тела, жила своей изувеченной жизнью. Пальцы свернулись, средний палец дергался. Ему казалось, что он чувствует как падает давление от шока.
Кровь бежала по обе стороны руки и темнела, отметины от ожога, начали распространяться по всей ладони.
Он закрыл глаза от боли. Это не имело смысла, но он сделал это интуитивно, как жест концентрации, этим он непосредственно вмешался в действие боли, снижая действие гормонов.
Мужчина с той стороны стола завернулся в свое полотенце, как в саван. Казалось ему уже нечего терять, ничего не имело смысла, ни слова, ни действия. Какие-то слова или звуки были едва слышны. Его поза за столом, со сложенными локтями и крепко сомкнутыми руками, на которые склонилась голова, говорила только о сожалении.
Была боль и страдание. Он не был уверен, страдали ли он. Он был уверен, что Бенно страдал.
Эрик смотрел как он прикладывал холодный компресс на простреленную руку. Вообще-то это не был компресс и он не был холодным, но они без слов согласились использовать этот термин, какой бы паллиативный эффект он ни имел.
Эхо выстрела электрическим разрядом отдавалось у него в плече и запястье.
Бенно заботливо завязал узлом перевязку под его большим пальцем. Два носовых платка он скрутил вместе. Ниже предплечья он наложил жгут из лоскутка ткани и карандаша.
Он вернулся обратно на диван и изучал Эрика, как тот корчится от боли. "Я думаю нам надо поговорить.”
"Мы сейчас говорим. Мы говорили.”
"Я чувствую, что знаю тебя лучше, чем остальные. У меня есть необъяснимая особенность проникать в суть, истинная или ложная. Я наблюдал, как ты медитируешь, он-лайн наблюдал. Лицо, расслабленная поза. Я не мог оторваться от созерцания. Ты медитировал иногда часами. За это время ты только глубже погружался в свое замерзшее сердце. Я смотрел каждую минуту. Я смотрел на тебя. Я знал тебя. Это еще одна причина, чтобы ненавидеть тебя, что ты можешь сидеть в клетке и медитировать, а я не могу. У меня тоже есть клетка. Но у меня никогда не было определенного места, где я мог бы тренировать свой ум, освободить свой ум, думать только над одной мыслью. Потом ты закрыл сайт. Когда ты закрыл сайт, я не знаю, я словно надолго умер.”
Была какая-то мягкость в его лице, сожаление при упоминании ненависти и сухой искренности. Эрик хотел ответить. Боль уничтожала его, делала его меньше, он думал, уменьшала его в размерах его личность и его достоинство. Это не рука болела, это мозг, но все-таки рука тоже. Рука отмирала. Ему казалось, что он чувствовал запах миллиона отмирающих клеток.
Он хотел сказать что-нибудь. Ветер подул снова, теперь сильнее, перемешивая пыль от снесенных стен. Было что-то интригующее в этом звуке, звуке ветра, гуляющего по помещению, как грань чего-либо. Чувство какой-то незащищенности. Бумаги летали от ветра по коридору, хлопала, открываясь и закрываясь, дверь.
Эрик сказал: "Моя простата ассиметрична.”
Его голос был едва слышен. Наступила пауза, которая длилась полминуты. Он чувствовал себя объектом внимательного изучения. Он почувствовал теплое отношение и человеческое участие.
"Как и моя” - прошептал Бенно.
Они посмотрели друг на друга. Потом последовала другая пауза. "Что это значит?”
Бенно кивал головой какое-то время. Он был счастлив сидеть здесь и кивать.
"Ничего. Это ничего не значит”- сказал Бенно. "Это безвредно. Это безобидно. Не о чем беспокоиться. В твоем возрасте, зачем беспокоиться?”
Эрик даже не думал, что когда-либо испытает такое облегчение, услышав эти слова от человека, который понимает его состояние. Ему стало хорошо от этого. Старое горе ушло, преследуют праздные мысли, которые преследовали его измотанный разум. Носовые платки пропитались кровью. Он чувствовал мир и безмятежность.
Он все еще держал пистолет в здоровой руке.
Бенно все еще кивал головой в полотенце.
Он сказал: "Тебе следовало бы слушать свою простату.”
"Что?”
"Ты пытался предсказать движение йены, опираясь на модели природы. Да, конечно. Математические свойства колец деревьев, семена подсолнечника, лимбы галактических спиралей. Я учил это вместе с батом. Мне нравился бат. Мне нравилась гармония между природой и данными. Ты научил меня этому. Сигналы, которые посылает пульсар в глубоком космосе, соответствуют классическим числовым последовательностям, которые в свою очередь, могут описывать колебания валют и акций. Ты показал мне это. Как циклы рыночной экономики могут быть взаимозаменяемы с временными циклами размножения кузнечика, циклами сбора урожая пшеницы. Ты ужасно провел этот анализ и неаккуратно. Но ты кое-что забыл сделать.”
"Что?”
"Ты забыл о неравномерности, все вещи немного искажены. Ты искал баланс, прекрасный баланс, с равными частями и равными сторонами. Я это знаю. Я знаю тебя. Но ты должен был отслеживать йену со всеми ее специфическими особенностями и причудами. Маленькими причудами и деформациями.”
"Всеми отклонениями в колебании.”
"Вот где был спрятан ответ, в твоем теле, в твоей простате.”
Интеллект Бенно не нес никаких следов упрека. Возможно, он был прав. Что-то было в его словах. Они придали глубокий смысл графикам. Может быть, он оказался стоящим убийцей после всего этого.
Он обошел вокруг стола и поднял носовые платки, чтобы посмотреть на рану. Они оба посмотрели. Рука была неподвижна, жесткая как картон, вены разрушены около суставов, и приобрели сероватый оттенок. Бенно подошел к столу и нашел бумажные салфетки. Он вернулся к журнальному столику, отодвинул кровавую повязку и приложил салфетки к ране с обеих сторон. Он держал свои руки на расстоянии, тревожно, в знак ожидания. Салфетки прилипли к ране. Он стоял и смотрел, пока не был удовлетворен тем, что они остались на месте.
Какое-то время они сидели и смотрели друг на друга. Время замерло, повисло в воздухе. Бенно перегнулся через стол и взял пистолет из его руки.
"Мне по-прежнему нужно застрелить тебя. Я готов это обсуждать. Но для меня нет жизни, если я не сделаю это.”
Дата: Воскресенье, 04.12.2011, 23:17 | Сообщение # 23
Группа: Удаленные
Награды:
Космополис. Часть 2. Глава 11 (Финал)
Боль заполнила весь мир. Он не мог найти место за пределами этой боли. Он мог слышать эту боль, она статична в его руке и запястье. Он вновь закрыл глаза. Он чувствовал себя одновременно и заключенным во тьму, и вне ее, на свету, он принадлежал обеим сторонам, и тьме и свету. Чувствовал их, был собой и видел себя.
Бенно встал и начал ходить. Он был беспокойным, босым. В каждой руке он держал пистолет. Бенно прошел мимо заколоченных окон у северной стены, перешагивая через электропроводку, гипсовый парапет и сухую штукатурку.
"Ты когда-нибудь гулял в парке за библиотекой и видел всех этих людей, сидящих на своих маленьких стульчиках, или пьющих за столами на террасе после работы?? Ты слышал их голоса в воздухе и хотел их убить?”
Эрик подумал над этим и сказал: "Нет.”
Мужчина кружил вокруг развалин кухни, останавливаясь, чтобы отодвинуть свободно болтающуюся доску и посмотреть на улицу. Он сказал что-то и слова унеслись в ночь, затем возобновил свою ходьбу. Он был нервным, ходьба его была похожа на танец, все время бормотал что-то еле слышное о сигарете.
"У меня приступ панического расстройства. Он сдерживает мою злость все эти годы. Но не на этот раз. Ты должен умереть, не смотря ни на что.”
"Я могу тебе сказать моя жизнь изменилась в течение сегодняшнего дня.”
"У меня синдромы, у тебя твой комплекс. Икар падает. Ты сам сделал это с собой. Сгорел на солнце. Ты уже на три четверти в могиле. Не очень героично, не так ли?”
Сейчас он неподвижно стоял за Эриком и дышал.
"Даже грибок между пальцев моих ног говорит со мной. Даже грибок говорит мне убить тебя, и тогда твоя смерть оправдана, так как ты ходишь по этой земле. Даже паразиты, живущие в моем мозгу. Даже тогда. Они шлют мне сообщения из космоса. Даже тогда преступление реально, потому что ты фигура, чьи мысли и действия влияют на всех людей во всем мире. У меня есть история, как ты ее называешь. Ты должен умереть из-за того как ты мыслишь и как действуешь. Из-за твоей квартиры и за то, что ты оплачиваешь, из-за твоего ежедневного медицинского осмотра. Да только из-за одного медицинского осмотра каждый день! За то, сколько ты всего имел, и сколько потерял, в равной степени. В меньшей мере за то, что потерял, за то что создал. За лимузин, который загрязняет воздух, которым дышат люди в Бангладеш. Только за это.”
"Не смеши меня.”
"Не смешить тебя?”
"Ты только что это сделал. Ты и минуты в своей жизни не провел, думая о других людях.”
Он увидел, как объект отступил.
"Хорошо. За тот воздух, которым ты дышишь. За мысли в твоей голове.”
"Я могу тебе сказать, что мои мысли эволюционировали. Моя ситуация поменялась. Это имеет значение? Может и нет.”
"Не имеет. Но если бы у меня была сигарета, то может быть и имело значение. Одна сигарета. Одна затяжка. Тогда я вероятно и не стал бы стрелять в тебя.”
"С тобой говорит грибок? Серьезно? Люди слышат что-то. Они слышат Бога.”
Он подразумевал это и был серьезен. Он хотел понять, хотел услышать смысл в этом хаотичном повествовании.
Бенно обошел вокруг стола и тяжело опустился на диван. Он положил старый револьвер и рассматривал современное оружие. Может быть, оно было усовершенствованным, может быть, военные сломали его за день или два до этого. Он надвинул полотенце ниже на лицо и направил пистолет на Эрика.
"В любом случае ты уже мертв. Ты уже похож на мертвого, на того кто умер сто лет назад, много веков назад, как мертвые короли. Члены королевской семьи в пижамах едят баранину. Я когда-нибудь в жизни использовал слово "баранина”? Пришло ко мне в голову из ниоткуда, баранина.”
Эрик пожалел, что не застрелил своих собак, борзых, прежде чем покинуть квартиру утром. Почему холодок предчувствия не подсказал ему сделать это? Там была так же акула в тридцати футовом аквариуме с кораллами и морскими водорослями, встроенном в стену из стеклоблоков. Он мог отдать распоряжение своим помощникам транспортировать акулу на побережье в Джерси и выпустить ее в море.
"Я хотел, чтобы ты исцелил меня, чтобы спас меня”- сказал Бенно.
Его глаза светились под полотенцем. Они были устремлены на Эрика, ужасающий взгляд. Но он столкнулся не с обвинением. Наоборот, в глазах был призыв, разрушенная надежда и потребность.
"Я хотел, чтобы ты спас меня.”
В голосе слышалась какая-то ужасная интимность, близость чувств и опыта, на которые Эрик не мог ответить взаимностью. Он чувствовал жалость к этому человеку. Чувствовал его одинокую преданность, ненависть и разочарование. Этот человек знал его так, как никто другой. Эрик потерпел крах, его держали под прицелом, но даже смерть, которая была так необходима для его освобождения, уже ничего бы не изменила. Эрик потерпел неудачу с этим понятливым, одиноким, яростным человеком. С этим лунатиком, и потерпел неудачу еще раз, отведя взгляд.
Бенно посмотрел на часы Эрика. Он мельком взглянул на часы. Они были на его запястье, с браслетом из крокодиловой кожи, между салфетками, застрявшими в ране и желтым карандашом в качестве жгута. Но часы не показывали время. На них была картинка. Лицо на кристалле, и это было его лицо. Это означало, что он активировал электронные камеры
непреднамеренно, может, когда прострелил себе руку. Камера была устройством настолько микроскопически изысканным, что сама по себе была чистой информацией, метафизикой.
Они работали непосредственно вблизи тела, собирая изображения вблизи и отображая их на кристалле.
Он повернул руку, и лицо исчезло, и сменилось проводами, висящими над головой. Зум продолжал следить, показывая жука на проводе, в замедленном движении. Он изучал жука, его ротовой аппарат и передние крылья, поглощен его красотой, детальностью и сверканием. Затем что-то вокруг него изменилось. Он не знал, что это может значить. Что это может значить? Он понял, что уже раньше испытывал это чувство, но не настолько полно, и картинка на экране часов превратилась в тело лицом вниз на полу.
У него кровь застыла в жилах.
Но в отражении не было никакого тела. Он думал, что видел тело раньше в вестибюле, но как могли часы показывать картинку, которая была вне диапазона камеры?
Он посмотрел на Бенно, задумчивого и далекого.
Чье тело и когда? Все миры смешались, все возможные состояния в мгновение стали настоящим?
Он пошевелил рукой, выпрямил и согнул, поворачивая часы шестью разными способами, но тело человека на экране оставалось. Он поднял глаза на жука, который медленно двигался по проводу своей идиллической походкой, думая, что это дерево, и направился в ловушку для насекомых. Но лежащее ничком тело осталось на экране.
Он смотрел на Бенно, прикрыл часы здоровой рукой. Он подумал о жене. Он потерял Элис, и хотел поговорить с ней. Он хотел сказать ей, что она прекрасна. Он хотел солгать, изменить ей, жить с ней второсортным супружеством, устраивать вечеринки, спрашивать, что сказал доктор.
Когда он посмотрел на часы, он увидел машину скорой помощи, капельницы. Изображение длилось менее секунды, но сцена, обстоятельства были знакомы каким-то необъяснимым способом. Он закрыл часы и посмотрел на Бенно, который раскачивался взад вперед, как в трансе что-то бормоча. Он посмотрел на циферблат. Он увидел ряд камер или помещений и все закрыты. Потом он увидел, что одно помещение открыто. Он прикрыл часы и посмотрел на насекомое на проводе. Когда он посмотрел на часы снова, он увидел бирку крупным планом, прикрепленную к пластиковому браслету. Он знал, что зум-кадр это поймает. Он подумал прикрыть часы, но потом не стал. Он увидел бирку в максимальном увеличении и прочел надпись на ней Male Z. Он знал, что это значит, не знал только, откуда он это узнал. А откуда мы узнаем что-то? Откуда мы знаем, что стена, на которую мы смотрим, белая? Что такое белое? Он прикрыл часы здоровой рукой. Он знал, что Male Z (неизвестный мужчина) - это обозначение неизвестных тел в морге.
О черт, я мертв!
Он всегда хотел стать квантовой пылью, выйти за пределы своего тела, мягких тканей на костях, мышц и жира. Идея заключалась в том, чтобы жить за пределами заданных границ, в чипе, на диске, как данные, в проводах, сознание избавленное от пустоты.
Технология была неизбежна или нет. Она была полу мифической. Это был естественный следующий шаг. Этого никогда не произойдет. Это происходит сейчас, эволюционный скачок, который нуждается в практическом отображении нервной системы в цифровую память. Это будет основной толчок кибер-капитала, расширит человеческий опыт до бесконечности как средство корпоративного роста и инвестиций, для накопления прибыли и стремительного реинвестирования.
Но его боль мешала его бессмертию. Это имеет решающее значение для его самобытности, слишком важное, чтобы обойти и не поддаться. Он не думает, что это компьютерная эмуляция. То, что сделало его таким, каков он есть, вряд ли может быть идентифицировано, и уж тем более преобразовано в данные, вещи, которые жили и преобразовывались в его теле, везде, случайно, беспорядочно, миллиарды триллионов в нейронах и пептидах, пульсируют в венах, в закоулках его чувственного интеллекта. Столько всего пришло и ушло, вот кем он был, забыл вкус материнского молока, он чихал, когда хотел чихнуть, таковым он был.
Как человек становится отражением, которое он видит в пыльных окнах когда гуляет. Он пришел сюда, чтобы познать себя через свою боль. Сейчас он чувствовал себя таким усталым. Его тяжело добытая власть над миром, материальные блага, другие значимые вещи, его воспоминания, истинные или ложные, затяжная хандра зимних сумерек, ночи, когда он страдал из-за отсутствия сна. Маленькая бородавка, которую он чувствует на бедре, когда принимает душ. Весь он. Каким мылом он пользуется, запах и вид встроенного бара делают его тем, кто он есть, потому что он любит миндальный аромат, и его странно больное колено. Хруст в колене, когда он сгибает его, и многое другое, что не может превратиться во что-то возвышенное, в технологию бесконечного разума.
Он смотрел на дальнюю белую стену. Насекомое все еще было на проводе. Он смотрел на спускающееся по оборванным проводам насекомое. Он убрал здоровую руку с циферблата часов и посмотрел на часы. Надпись все еще оставалась на экране часов, гласила - Male Z.
Он почувствовал запах фермента, старый биохимический состав, он пропитался им. Он представил Кендру Хейс, его телохранителя и любовницу, как она промывает его внутренности в пальмовом вине на церемонии бальзамирования. Для этого у нее была соответствующая внешность, структура тела, цвет кожи. Это было лицо с настенной живописи в храме мертвых, похороненном в песке в течение четырех тысяч лет, лицо бога с головой собаки.
Он подумал о своем шефе по финансам и мысленной, бесконтактной любовнице, Джейн Мелман, тихо мастурбирующей в последнем ряду в часовне на заупокойной службе, в темно-синем платье с поясом на талии, в тихом полумраке ночного бдения.
Можно еще долго обсуждать, почему он женился, чтобы оставить потом жену вдовой после его смерти. Он представил свою жену, точнее вдову. Возможно, она обреет голову в ответ на его смерть, и будет носить черное в течение года, и будет смотреть на его похороны где-нибудь в изолированной пустынной местности. Где-то далеко, со своей матерью и средствами массовой информации.
Может быть, он и не захотел бы такой жизни после всего этого. Начать сначала после краха. Поймать такси на оживленном перекрестке, заполненном мелкими служащими у которых руки были подняты вверх, их тела аккуратно вращаются и движутся как стрелка на компасе. Чего же он хотел? чтобы это было не посмертно? Он уставился в пространство. Он понял, чего ему не хватало, хищного порыва, чувства большого возбуждения, которое вело бы его по жизни.
Его убийца Ричард Щитс, сидел перед ним. Он потерял интерес к этому человеку. Его рука содержала всю боль его жизни, эмоциональную и не только, он закрыл глаза еще раз. Это не конец. Это смерть внутри кристалла его часов, но он все еще по-настоящему жив и ждет звука выстрела.
Прочла первые две главы- и если чесно - не в восторге... Перевод сухой и безликий... постараюсь прочесть до конца, но хотелось бы уидеть альтернативу данному варианту...
Прочла первые две главы- и если чесно - не в восторге... Перевод сухой и безликий... постараюсь прочесть до конца, но хотелось бы уидеть альтернативу данному варианту...
Думаю, все же понять о чем хоть речь можно. Но если кто найдет более выигрышный перевод, плиз, поделитесь!
У меня есть другой перевод, но у меня еще до него руки, т. е. глаза не дошли. так что я не знаю, насколько он мягче и сочнее. А засорять форум как-то не айс.
Сейчас прочитала 7 глав своего перевода. Разница небольшая. Но книга странная! Нет, книга, может, нормальная, только я давно таких не читала. И опять с болью понимаю, что не хочу Роба в ней видеть, как и в осколках. Он все равно это через себя пропускает. Блин, какая травмирующая профессия! I have died everyday waiting for you...
Сообщение отредактировал Arven - Воскресенье, 11.12.2011, 00:09
